Лечебный факультет, или Спасти лягушку - Форель Дарья

— Не хочу вас разочаровывать, но я надеюсь получить свою первую четверку именно на вашем экзамене. У меня ничего никогда не шло, кроме гуманитарных предметов.

— Как, вы отстаете? Неужели вы позволите этим гоям вас обогнать?!

— Да, отстаю. И что?

— А родители вам что говорят? Наверное, вашу мать это очень беспокоит.

— Мою мать ничего не беспокоит. Она вообще человек уравновешенный. А вы, я посмотрю, тревожитесь часто. Особенно относительно национальностей.

— Нет, да вы что! Как вы могли такое подумать? У меня много друзей-евреев. Карпович, Рубинчик, Ульянский…

Есть такая закономерность: если человек говорит, что у него много друзей, предположим, евреев, или грузин, или, допустим, бурят, — он явно кривит душой. Либо не друзья они ему вовсе, либо он просто бытовой шовинист. Обычно это сочетание и того и другого. Голованов открыл дневник и пометил тех, кто покинул нас преждевременно. Вскоре прозвенел звонок.

Вот, подумала я, слава богу, нашелся антисемит. А то уже прямо неясно было, чем украсить этот торт из классовых предрассудков, гнусных стереотипов и простой мизантропии. Как раз отыскалась красивая вишенка. Прямо хочется положить на самую верхушку. К тому же антисемит — это как-то личностно. Всегда приятно ощущать индивидуальный подход.

Дальнейшие занятия проходили так же. На них присутствовали только я, Коротков и Цыбина с Лаврентьевой. Остальные для видимости заходили, потом — отпрашивались в уборную и исчезали до самого конца. Меня эти занятия развлекали. Страстные речи Голованова впервые в жизни вызвали во мне — как бы правильней выразиться? — художественный интерес. Тогда я этого еще не осознавала. Просто нравилось за ним писать, как под диктовку, а потом — читать и формировать что-то новое. Я записывала все, что он говорил. Получалось смешно. Потом этот текст я немного корректировала. Добавляла в него сцены с уроков. Отмечала, кто как реагировал на ту или иную реплику.

Голованов признался:

— Если бы это было возможно, я бы всех этих жирных попов расстрелял.

Вмешался Коротков:

— Это чья цитата? Я этого не вижу в учебнике…

И у меня появляется в тетради соответствующая сценка.

Саяна время от времени тоже приходила. Она занималась тем же, что и я, только немного в другой форме. В ее альбоме появлялись мечты Голованова. Вот он на яхте, которую купил Абрамович. Вот он идет под венец с блондинкой своей мечты. Вот он отстреливает попов из огромной винтовки.

Мы обе тайно молились, чтобы Голованов об этом ничего не узнал. Иногда даже у нас с Саяной получались комиксы. Она — рисовала, я — добавляла надписи. Вскоре вместо живого человека у нас получился самостоятельный персонаж. Мы назвали его — Голова.

За неделю до экзамена мы так же сидели на уроке. Голованов, как обычно, объяснял нам, почему, кого и как надо уничтожать. Я все внимательно записала. От и до. Получилось вкратце вот что:

— Если разобраться, евреи контролируют мир. Большинство американских политиков — евреи. Кроме того, у них есть специальная организация, которая порабощает нас — славян и буддистов. Они используют специальную психотехнику, о которой узнают на курсах боевой подготовки в армии обороны Израиля.

Я подняла руку.

— Меня еще не посвятили. Когда я тоже смогу примкнуть к своим разумным собратьям?

— Ты — не в счет. Слишком долго находишься в гойской стране. Тебя не возьмут.

— Жаль… а я надеялась…

— С другой стороны, многие люди живут и ничего не замечают. Разумеется, необязательно беспокоиться о судьбах нации. Все-таки, как мы уже выяснили, в нас заложен твердый, закоренелый социальный план. Но если по существу, как только мы рождаемся, для нас уже все предопределено. Кто-то рождается бедным, а кто-то богатым. Эта константа не меняется, как бы человек ни старался. Кто-то появляется на свет с чувством житейского опыта. Другие — всю жизнь безуспешно пытаются его обрести. Однако человек способен судить о собственной жизни исключительно субъективно. Ему может казаться, что он — очень глубокий, тонкий, умный. А по-настоящему — этот человек полнейший идиот…

Потом пришел черед экзамена. Нас рассадили, дали три вопроса, засекли время. Я достала из кармана сложенный листок с сокращенным вариантом безумных речей Голованова. Через некоторое время он меня подозвал. Я села напротив, и вдруг меня словно кто-то подтолкнул. Захотелось сделать какую-нибудь глупость. Сейчас, конечно, я жалею, что поступила так цинично, ведь Голованов, по всей видимости, был не вполне здоров. Но тогда я почему-то просто всучила ему листок с записью его речей, где маркером были выделены некоторые места — про порабощение славян и про грядущую войну религий. Что сделал Голованов? Он быстро пробежался взглядом по листку, потом снова попытался вникнуть, стремительно гладя пальцем уже покрасневшую ноздрю, и в результате расписался в моей зачетной книжке, встал, собрал вещи и ушел. А через неделю — и вовсе уволился.