Casual - Робски Оксана

Они суетились над вещами, что-то сразу мыли, что-то стирали и совершенно забыли обо мне.

Ребенок просулся и заплакал.

Я взяла его на руки. Он показался мне легче, чем Машины куклы. Какое забытое чувство — новорожденный ребенок на руках.

Светлана взяла его у меня и приложила к груди. Фиолетовый расплывчатый сосок был размером с его лицо. Я вышла на кухню.

Светланина мама курила, стараясь выпускать дым в открытую форточку. У нее не получалось, и она гоняла его по кухне рукой.

Я представила себе Сержа в качестве ее зятя.

...Первым делом она бы бросила курить.

— Вот молодец девка, — сказала она, видимо, про свою дочь. — Все ведь сама: и деньги зарабатывает, и дите родила.

Она говорила с уважением, которого вряд ли можно было бы добиться от моей мамы в подобных обстоятельствах.

— А?! — произнесла она не то вопросительно, не то утвердительно, и я испугалась, что она ждет одобрения от меня тоже. Светланина мама, наверное, считала меня одной из подружек своей дочери. — Квартиру сейчас покупает, это ж какие деньги… — Бычок полетел в форточку. — Она и в детстве такая была: надумает что, не отговорить. А жизнь-то вон какая тяжелая. — Она покосилась на меня, видимо ища и во мне признаки тяжелой жизни. Сочувственно вздохнула. — И мать, слава богу, не бросает.

Из комнаты донесся недовольный писк ребенка.

— Полюбила кого-то и родила. Сама. Вот такая любовь. Что ж теперь, что он умер…

— Погиб, — поправила я.

— Сереженька спит, — сказала Светлана, запахивая халат.

«Только не Сереженька! — хотела закричать я. — У этого имени нет ничего общего ни с этим ребенком, ни с этой кухней, ни с этим ужасным халатом!»

— Ну, я поехала. — Я попрощалась и вышла.

Из машины набрала Лене:

— Ты как?

— Нормально.

— Он тебе звонил?

— Это неважно. Забудь о нем. Я забыла.

Она говорила серьезно и совсем чуть-чуть грустно. Я сразу ей поверила.

— Ну и правильно. Миллион других будет. Еще в очередь будут выстраиваться!

— Да.

Мне позвонил брат моего водителя.

— Мы дали показания, — сообщил он, — охрана ваша приехала.

— Отлично.

— В понедельник они получат ордер на его арест.

— Спасибо.

Я проснулась среди ночи. В левом боку была такая боль, словно туда засунули крюк и поворачивали. Я не могла встать. Я не могла разогнуться. Кое-как спустилась вниз, к аптечке. Выпила эффералган.

Через два часа выпила еще.

Я не могла ничего делать, только плакать.

Боль не отпускала.

Рассвело.

Я выпила всю пачку обезболивающего, значительно превысив рекомендуемое количество.

Я позвонила в справочную «Би Лайн».

— Как мне вызвать скорую?

Скорая была у них самих.

Меня привезли в ЦКБ.

У меня был пиелонефрит.

Меня трясло от холода. Это называлось интоксикацией. У меня была температура тридцать девять и шесть.

Она держалась четыре дня.

Я измучилась так, что, если бы мне нужно было отпилить ногу, чтобы это закончилось, я отпилила бы ее сама.

Мне предложили сделать операцию на почке.

— Иначе мы потеряем девочку, — услышала я голос врача.

Они дали мне сорок минут. Если улучшения не будет — начнут операцию.

Через сорок минут температура спала.

Я заснула освобождающим, исцеляющим сном.

В четверг мне стало лучше. Мама, которая все это время была со мной, уехала домой. В пятницу я попросила телевизор. И телефон.

В офисе долго не брали трубку. Лучше бы ее не брали совсем.

Сергей сбежал. По слухам, в «Вимм-Билль-Данн».

Я не знаю точно, что было второй плохой новостью, которую он не успел мне сообщить, — это или то, что Люберецкий молочный завод, с которым мы сотрудничаем, закрыла санэпидемстанция.

— Все из-за вашей пахты! — кричал директор мне в трубку. — Кому вы там перешли дорогу?

— У вас есть факс? — спросила меня бухгалтер. — Я пошлю вам цифры. Мы несем огромные убытки!

Я огляделась. У меня была кровать, тумбочка и на ней телевизор. Факса не было.

— Выпишите меня, пожалуйста, — попросила я доктора, стараясь сделать максимально здоровое выражение лица.

— Пожалуйста, — согласился доктор, — месяца через два. А три недели лежать не вставая. Вы представляете, откуда мы вас вытащили?

Я пролежала, не вставая, еще неделю. Размеренная больничная жизнь действовала на мою психику благотворно. Самое большое потрясение, которое здесь могло случиться, — таракан в туалете.