Пилот первого класса - Кунин Владимир

За моим командирским креслом лежит портфель с полетной документацией и десятью пачками «Казбека» для дяди Паши.

Я лечу и представляю себе, как дядя Паша смущенно примет мой маленький подарочек и недовольно скажет:

— Димитрий! Ты чего тратишься? Я, можно сказать, балуюсь, а ты потакаешь...

Так он всегда говорил Сергею Николаевичу, так он теперь каждый раз говорит мне.

Когда я буду улетать, он сунет мне баночку с поразительно душистым медом и небрежно пробурчит:

— Тут я Сергею Николаевичу и Надежде Васильевне гостинец приберег. Передай им. Скажи, кланяется, мол, Павел Федорович... Да сунь его куда-нибудь половчее, чтоб не опрокинулось. И тольки тару мне возверните! А то на вас не напасешься...

Но это все будет, когда я прилечу на «точку». А пока у домика дяди Паши разворачиваются удивительные события.

Дядя Паша сидит на ступеньках и скорбит о том, что на его «точке» нет радиооборудования.

Или можно иначе: дядя Паша подкрашивает белой краской наружные наличники единственного окошка своего домика (он их, по-моему, каждый день подкрашивает) и жалуется на отсутствие радиооборудования.

А жалуется он прекрасной девчонке лет двадцати. Девчонка одета в старенькие джинсы и стоптанные кеды. В руках у девчонки тощий рюкзачок. На плечах курточка стройотряда. И зовут ее, конечно, Лена!

Она может быть одета и как-нибудь по-другому. Но я ее видел в джинсах и кедах и ничего другого придумывать не собираюсь.

Маленькое отступление: как она теперь туда попадет, я еще не сочинил. Важно, чтобы она там оказалась. Слишком железная логика построения сюжета может только задержать его дальнейшее развитие.

Итак, девочка Лена ждет самолет. Дядя Паша, конечно, ее не узнает и долго и занудливо объясняет ей, что в Хлыбово самолеты отсюда не летают, а летают только до Добрынина, а из Добрынина поезда в Москву не ходят, а ходят только из Хлыбова... И так далее.

Наконец девочка Лена говорит:

— А в Добрынино можно?

— Эт-т-то будьте любезны! — с удовольствием должен ответить дядя Паша. — Дмитрий Иванович сядет, я ему скажу, и... ажур!

— А он меня возьмет? — сыграет сомнение и неуверенность Лена.

— Я же скажу! — похвастает дядя Паша. — Меня Соломенцев завсегда послушает. Мы с ним, знаешь!.. Мы с ним кореша давние!

Вот тут девочка Лена должна проявить вежливую заинтересованность и спросить:

— А кто он?

А в это время мы с Вовкой уже будем заходить на посадку. Старик посмотрит в нашу сторону, поправит на голове фуражку, встанет со ступенек (это если он сидел на ступеньках; если он опять красил наличники, то он должен вытереть тряпкой руки) и скажет:

— Самый лучший летчик повсюду!

Подумает и наверняка слегка огорченно добавит:

— Только немного молодой...

Я заруливаю к самому домику, выключаю двигатель, надеваю старенькую кожаную курточку, которую мне подарил Сергей Николаевич, когда я стал летать командиром, и выхожу из самолета. Шикарно, правда?

Никаких объятий, поцелуйчиков, криков восторга — ничего! Все предельно вежливо, корректно и, как я где-то читал, «затаенно-радостно».

Ни Вовка, ни дядя Паша ничего не понимают — они не в курсе. Вовка даже, может быть, начинает ей строить глазки, но она на него никакого внимания не обращает, а смотрит только на меня и говорит:

— Не подбросите ли вы меня до Добрынина?

Я, конечно, соглашаюсь. Мы что-то там грузим или разгружаем (это абсолютно не важно), я отдаю дяде Паше папиросы, получаю горшочек с медом для Сергея Николаевича и Надежды Васильевны, выслушиваю все традиционные слова про тару, и мы взлетаем.

Она сидит вместе с нами в кабине, между мной и Вовкой. Я набираю высоту и передаю управление Вовке. По двум причинам. Во-первых, чтобы Владимир Рафаилович Азизян был занят работой и таким образом был лишен возможности приставать к Лене со всякими обольстительными разговорами, а во-вторых, чтобы мне самому спокойно сидеть и смотреть только на нее, слушать только ее и отвечать только ей.

По условиям сюжета мы еще некоторое время должны будем продолжать легкую игру в «первое знакомство». Я ее спрошу, куда ей нужно лететь. Она ответит, что в Москву.

— На этом самолете до Москвы не долететь, — усмехнусь я.

— До Москвы я и не прошу. Мне хотя бы до Хлыбова.

— Ну что ж, — скажу я. — До Хлыбова можно.

Мне теперь действительно можно летать в Хлыбово. Но так как она об этом не знает, то тут уж без всякой игры испугается:

— А старик на земле сказал, что ваши самолеты в Хлыбово не летают...

— Кто не летает, а кто и летает, — отвечу я, и это будет чистой правдой. — Значит, в Хлыбово?

— Нет, — должна ответить она. — Я не хочу в Хлыбово. Я хочу в Добрынино. Я прилетела к тебе...

Тут она должна поцеловать меня.

А я должен немедленно принять на себя управление самолетом, так как у Вовки Азизяна от удивления должен выпасть из рук штурвал.

... По-моему, я придумал грандиозную историю.

В конце концов, «мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Лично я рожден именно для этого...

1973