Чужие сны и другие истории - Ирвинг Джон

— Почему ты постоянно называешь отчима отцом?

— Потому что я его люблю. Он — единственный отец, которого я знаю.

— А почему ты так возмущаешься, когда другие люди называют твоего отчима отчимом?

— Я же вам сказал: я его люблю. Другого отца я не знаю. Если для меня он — отец, кто дал другим право называть его отчимом?

— Почему ты бываешь сердитым?

— Потому что мне не дается правописание.

— А почему тебе не дается правописание?

— Разбирайтесь в этом сами. Я не знаю.

— Скажи, это тяжело, когда твой отчим… твой отец является одним из преподавателей Академии?

— Отец преподает всего год, а проблемы с правописанием у меня уже пять лет.

— И все-таки почему ты сердишься?

— Из-за правописания и потому, что должен разговаривать с вами.

— Значит, мы сердимся, да? — спросил психиатр.

— Да, я сердимся, — ответил я, пытаясь вернуть разговор к своей дислексии.

Но было в Эксетере такое место, где я никогда не злился и не терял самообладания. Я говорю о борцовском зале. Возможно, потому, что здесь я чувствовал себя на своем месте. Удивительно, какой душевный покой приносила мне борьба. Я не мог похвастаться особыми спортивными качествами. Бейсбол в составе малой лиги вызывал у меня открытую неприязнь (добавлю, что и по сей день ненавижу все игры с мячом). Лыжи и коньки я тоже не жаловал, хотя относился к ним терпимее. (Не могу долго выдерживать холодную погоду.) Я питал неизъяснимое пристрастие к физическому соприкосновению. Мгновения, когда ты налетаешь на своего сверстника или сталкиваешься с ним, повышали у меня адреналин. В футболе таких моментов сколько угодно, однако я не вышел ростом для этой игры. И потом, футбол тоже относился к играм с мячом.

Когда вы что-то любите, вы способны уморить других своими объяснениями, хотя это не имеет большого значения. Борьба, как и бокс, — это спорт с весовыми категориями. Вы сталкиваетесь и тузите противника одного с вами веса. Действия могут быть весьма жесткими, но опять-таки они соизмеримы с весовой категорией. Правила ставят и борьбу, и бокс в рамки цивилизованного спортивного состязания. Меня всегда восхищало правило, установленное в борцовских соревнованиях: если ты спихнул своего противника с мата, ты же отвечаешь за его «безопасное возвращение». Но лучший ответ на вопрос о том, почему я люблю борьбу, такой: здесь я впервые показал результат. И своими пусть даже ограниченными успехами в этом виде спорта я целиком обязан Теду Сибруку — моему первому тренеру.

Тренер Сибрук был чемпионом «большой десятки» и дважды выигрывал в Иллинойсе Всеамериканские соревнования. Его уровень был выше спортивных потребностей Эксетера. Неудивительно, что тренируемые им команды годами доминировали на соревнованиях старшеклассников во всех штатах Новой Англии. Когда Сибрук был чемпионом Национальной студенческой спортивной ассоциации, он выступал в весовой категории до ста пятидесяти пяти фунтов. В годы моей учебы этот обаятельный человек весил более двухсот фунтов. Обычно тренер Сибрук усаживался на борцовский ковер, широко расставив ноги. Руки он держал согнутыми в локтях, на уровне груди. Но даже в такой уязвимой позе он ухитрялся великолепно защищаться. Я не видел, чтобы кому-нибудь удавалось подобраться к нему сзади. Тренер Сибрук умел двигаться как краб. Он придавливал противника ступнями, полосовал ногами; его руки захватывали руки противника, вынуждая того наклонять голову. Сибрук мог управлять противником, держа его на колене (захват краба) или захватывая ближайшую ногу противника и его дальнюю руку (перекрестный захват). Учитывая разницу в весе, тренер обращался с нами достаточно мягко и не затрачивал много энергии, чтобы разложить кого-нибудь из нас на лопатки. (Впоследствии тренер Сибрук заболел диабетом, а через некоторое время умер от рака. На похоронах я едва смог произнести и половину заготовленной речи, поскольку знал, что если проговорю написанное вслух, то не сдержусь и расплачусь.)

Тед Сибрук научил меня не только бороться. Куда важнее, что он заранее предупредил меня: мои спортивные качества невысоки и я никогда не поднимусь выше «неплохих» результатов. Однако это не звучало как приговор. Меня впечатлили его слова о том, что нехватку природных данных можно компенсировать усердными тренировками, а в моем случае тренироваться нужно было с особым усердием.

— Не надо переоценивать способности, — говорил мне Тед. — Если ты не слишком способный, это вовсе не значит, что ты не можешь быть борцом.

У старшеклассников борцовский поединок длится шесть минут и разделен на три двухминутных раунда (без отдыха). Первый раунд оба соперника начинают на ногах, в нейтральной позиции, где никто не имеет преимущества. Во втором раунде (я говорю о том времени) одному из борцов давалось право выбора: занять верхнюю или нижнюю позицию. В третьем раунде такое право давалось сопернику. (Нынче возможности выбора расширились: к ним добавилась и нейтральная позиция. К тому же борец, которому во втором раунде позволено выбирать, может перенести право выбора на третий раунд.)

Тренер Сибрук учил меня держать практически равный счет очков на протяжении двух раундов, чтобы один захват или реверс в третьем раунде обеспечил мне победу в поединке. Еще я должен был всячески избегать того, что в борьбе называется «потасовкой», — ситуаций, неподконтрольных обоим соперникам. (Чаще всего преимущество здесь бывает на стороне более сильного борца.) Моей целью было держать контроль над ритмом поединка, используя для этого технические навыки, правильную позицию и свои физические данные. Понимаю, это звучит скучно. А я и был борцом, нагоняющим скуку на своих соперников. Мне импонировал поединок в медленном темпе и нравились матчи с небольшим количеством очков.

Я редко побеждал, раскладывая противника на лопатки. За пять лет состязаний в Эксетере я положил на лопатки едва ли полдюжины своих соперников. Меня самого клали на лопатки только дважды.

Я побеждал со счетом 5:2, когда доминировал над противником; в случае удачи выигрывал 2:1 или 3:2, а когда удача мне не улыбалась, проигрывал со счетом 3:2 или 4:3. Если мне удавалось первым перевести противника в партер, я обычно побеждал. Если же в партер переводили меня, приходилось собирать все свои силы. Я не умел проводить маневр из-за спины противника. По части контрдвижений, как говорил тренер Сибрук, я тоже мог рассчитывать лишь на «неплохие» результаты. Если мой противник был физически сильнее, мои контрдвижения оказывались бесполезными. Меня подводила замедленность реакции. На физически более сильного противника я обычно нападал первым, а с более техничным соперником старался проводить контрдвижения.

— Или наоборот, он их проводил, — говорил мне тренер Сибрук.

Чувство юмора у него было.

— Куда движется голова, туда и туловище. Аутсайдеру бывает удобнее укусить снизу.

Тренер Сибрук дал мне очень точное описание — аутсайдер. При такой своей особенности я должен был контролировать темп… темп всего. Спортивный принцип пригодился мне и в занятиях по литературе, и во всех прочих занятиях в Эксетере. Допустим, мои соученики могли выучить материал по истории за час, я же тратил на это два или три часа. Если мне не удавалось запомнить правильное написание слов, я составлял из своих «врагов» целый список (регулярно пополняемый), который всегда держал под рукой (мало ли, преподавателю вздумается устроить проверку). Скажу больше: я переписывал все. Мои первые черновики напоминали борца, только-только приступившего к изучению нового захвата. Прежде чем применить этот захват в поединке, его нужно было повторять снова и снова. Я начал очень серьезно относиться к своим весьма скромным способностям.

У нас был преподаватель испанского языка — высокомерный человек, требовавший совершенства. Тем, кто недотягивал до его стандартов, он заявлял с равнодушием небожителя, что мы кончим Уичитским университетом. Я не знал тогда, что город Уичито находится в штате Канзас. Мне это слово казалось чем-то вроде позорного клейма: если мы недостаточно талантливы для Гарварда, университет в Уичите — это все, чего мы стоим. «Иди ты в задницу, — мысленно возражал я надменному “испанцу”. — Если мне светит Уичито, тогда моя цель — быть там первым».

Потом Тед Сибрук уехал в Иллинойс. Думаю, вряд ли тот преподаватель был высокого мнения и об Иллинойсе. Помню, я рассказывал Теду, что среди моих преподавателей испанского два — вполне приятные люди, а один — никуда не годится.

— Два — один хороший счет. Тебе не на что жаловаться, — ответил мне тренер Сибрук.

Мои занятия борьбой у тренера Сибрука ознаменовались двумя событиями. Во-первых, мы сменили место наших тренировок, перебравшись из подвального помещения старого спортивного зала в верхнюю часть крытого стадиона, прозванного «клеткой». В отведенном нам зальчике было довольно жарко. Тепло шло от гаревой дорожки, находившейся под нами, а также от другой дорожки — с деревянным покрытием. Она огибала верхний уровень, и оттуда постоянно доносился ритмичный топот бегущих ног. Правда, во время тренировок мы не слышали бегунов. В нашем зальчике была массивная раздвижная дверь. До и после тренировок она открывалась, а во время наших занятий ее держали плотно закрытой.