Чужие сны и другие истории - Ирвинг Джон

Помню свою последнюю поездку с командой Эксетера в Ист-Провиденс — родное гнездо моего противника Энтони Пьеранунци. Мы ехали туда на автобусе. Перед выездом (а выезжали мы в шестом часу утра) мы взвесились в нашем спортзале. Все недотягивали до своих весовых категорий (некоторые — совсем немного). Выезжали затемно. Возле Бостона ночная мгла сменилась густым утренним туманом. Небо, снег, деревья, дорога — все было в серых тонах.

Ларри Палмер (он выступал в весовой категории до ста двадцати одного фунта) беспокоился из-за своего веса. В Эксетере он недотягивал четверть фунта, но в Ист-Провиденсе нас ожидало новое взвешивание, теперь уже официальное. А что, если там другие весы? Конечно, весы везде были одинакового типа, но мало ли что? Я недотягивал полфунта до своей стотридцатитрехфунтовой категории. У меня пересохло во рту, однако я не решался выпить ни глотка воды. Вместо этого я сплевывал в бумажный стаканчик. Ларри делал то же самое.

— Только не ешьте, — предостерегал нас тренер Сибрук. — Не ешьте и не пейте. От поездки в автобусе веса вы не наберете.

Миновав Бостон, мы через некоторое время остановились возле одной из закусочных сети «Ховард Джонсон». Здания я не видел, поскольку не вылезал из автобуса. Некоторые счастливчики могли себе позволить что-нибудь слопать. Остальным хотелось просто размяться и, конечно же, сходить по малой нужде. Я голодал около полутора суток. Я просто не осмеливался нарушить этот сухой пост, поскольку еще и ничего не пил. Следовательно, и выливать мне было нечего. А вот Ларри Палмер не выдержал и съел «роковой ломоть поджаренного хлеба».

Совсем недавно мы с ним вспоминали тот случай.

— Обыкновенный поджаренный хлеб, — говорил Ларри. — Ни масла, ни джема. Я его даже не доел.

— И ничего не пил?

— Ни капли, — уверял меня Ларри.

(С некоторых пор мы с ним встречаемся не менее раза в год. Нынче Ларри Палмер — профессор права в юридическом колледже Корнелл.[4] Один из его сыновей начал осваивать премудрости борьбы.)

Весы в Ист-Провиденсе показали, что Ларри Палмер потяжелел на четверть фунта. Он был нашим вероятным кандидатом на полуфинальные, а может, и на финальные соревнования. Его дисквалификация лишила нашу команду ценных очков, как, впрочем, и мой «недовес». Добавлю, что среди родных стен Пьеранунци боролся жестче и напористее, чем в нашей «яме». Мы провели с ним четыре поединка. Один я выиграл, один свел к ничьей. В остальных двух победил он, причем это были турнирные состязания, имевшие большую значимость. Там же, в Ист-Провиденсе, я вторично познал горечь разложения на лопатки. Первый раз меня уложил в «яме» парень из Род-Айленда. (В тысяча девятьсот шестьдесят первом году команда Эксетера провалила соревнования за чемпионский титул. Возможно, я ошибаюсь, но шестидесятый год был лучшим в спортивной истории Эксетера.)

Ларри Палмер был ошеломлен. Он никак не мог съесть полуфунтовый ломоть поджаренного хлеба!

Тренер Сибрук, как всегда, рассуждал философски:

— Не вини себя. Наверное, ты просто растешь.

Так оно и оказалось. На следующий год Ларри стал капитаном нашей команды и выиграл чемпионат Новой Англии в классе А (весовая категория до ста сорока семи фунтов). За год Ларри набрал целых двадцать шесть фунтов. Добавлю, что он и подрос на шесть дюймов.

Сейчас я понимаю: тот знаменитый ломоть поджаренного хлеба, съеденный Ларри Палмером в закусочной «Ховард Джонсон», никак не мог весить полфунта. Природа сыграла с Ларри злую шутку: Ларри начал расти и тяжелеть как раз во время нашей поездки. После взвешивания мы так ему сочувствовали, что отводили глаза. Возможно, за время поездки в Ист-Провиденс он подрос на пару дюймов. Будь мы повнимательней, мы бы это, наверное, заметили.

В школах — даже в хороших, вроде Эксетера, — учащихся приобщают к литературе, начиная с сравнительно небольших произведений великих писателей. Во всяком случае, так было со мной. С «Билли Бада, фор-марсового матроса» началось мое знакомство с творчеством Мелвилла. Прочитав эту книгу, я отправился в библиотеку и уже самостоятельно нашел там «Моби Дика». С Диккенсом я познакомился, прочитав «Большие надежды» и «Рождественскую песнь». За ними последовали «Оливер Твист», «Тяжелые времена» и «Повесть о двух городах», после чего (уже вне обязательной программы) я прочитал «Домби и сына», «Холодный дом», «Николаса Никльби», «Дэвида Копперфилда», «Мартина Чезлвита», «Крошку Доррит» и «Посмертные записки Пиквикского клуба». Диккенс вызывал у меня желание читать его снова и снова. Это бросало вызов моей дислексии, причем настолько, что я забывал готовить домашние задания. Обычно мое знакомство с писателем начиналось с коротких произведений. Если они мне нравились, я начинал читать более крупные вещи. Те нравились мне еще больше. Моя любовь к длинным романам оборачивалась нежеланием ходить на занятия.

Джордж Элиот была представлена у нас в программе романом «Сайлес Марнер», однако не этот роман, а «Мидлмарч» мешал мне готовить домашние задания по математике и латинскому языку. Мой отец, хорошо знавший русскую литературу, поступил весьма мудро, начав знакомить меня с творчеством Достоевского с «Игрока». «Братьев Карамазовых» я читал и перечитывал многократно, и всякий раз сюжет захватывал меня целиком. (Добавлю, что отец познакомил меня и с романами Толстого и Тургенева.)

Первым, кто свел меня с современной литературой, был Джордж Беннет. Помимо того, что он возглавлял в Эксетере отделение английского языка и литературы, этот человек был страстным читателем. Он успевал читать все. За десять лет до того, как мои соотечественники-американцы открыли для себя творчество Робертсона Дэвиса, прочитав вышедший в Штатах «Пятый персонаж», Джордж Беннет буквально заставил меня прочитать «Закваску злобы»[5] и «Клубок слабостей».[6] «Истерзанных бурей»[7] — первый роман «Салтертонской трилогии»[8] — я прочел значительно позже. Неудивительно, что чтение романов Дэвиса привело меня к Троллопу[9] (и, несомненно, снова плачевным образом отразилось на выполнении домашних заданий). Дэвиса часто называли канадским Троллопом. Думаю, его можно назвать и канадским Диккенсом.

Через двадцать лет, в тысяча девятьсот восемьдесят первом году, профессор Дэвис написал для «Вашингтон пост» рецензию на мой роман «Отель “Нью-Гэмпшир”». Доброжелательную, с юмором. К тому времени я уже перечитал все романы Дэвиса и даже ездил в Торонто с единственной целью — пообедать с ним. Но незадолго до поездки в одном из борцовских поединков я сломал большой палец на ноге. Палец сильно распух, и на ногу не налезало ничего из обуви, которая у меня была. У моего сына Колина (ему тогда исполнилось шестнадцать) нога была больше моей, но и среди его обуви только борцовские туфли позволяли мне ходить, не прихрамывая. Выбор был невелик: либо встретиться с Робертсоном Дэвисом в борцовских туфлях, либо явиться на обед босиком.

Профессор Дэвис пригласил меня в торонтский «Йорк клаб» на весьма официальный обед. Дэвис держался исключительно вежливо и доброжелательно, но когда он увидел мои борцовские туфли, его взгляд сразу сделался строгим. Нынче моя жена Дженет — литературный агент Дэвиса. Несколько месяцев мы с нею проводим в Торонто, где частенько обедаем вместе с Робом и Брендой Дэвис. Мы говорим о чем угодно, только не об обуви, но я уверен: та встреча оставила в памяти профессора критическую отметину.

Наше с Дженет бракосочетание тоже проходило в Торонто. Колин и Брендан — мои сыновья от первого брака — были моими шаферами, а профессор Дэвис читал из Библии. На церемонию он принес собственную Библию, поскольку сомневался, что у епископа церкви, где мы сочетались браком, имеется экземпляр с правильным переводом. (В наше вероломное время профессор Дэвис является ярым защитником англоязычной Библии короля Якова.)

До этого Колин и Брендан никогда не встречались с Робом. Брендан (ему тогда было семнадцать) глазел по сторонам и пропустил момент, когда профессор Дэвис с его великолепной окладистой седой бородой появился на кафедре. Брендан поднял глаза и увидел большого человека с большой бородой и громовым голосом. Колин, которому тогда исполнилось двадцать два, рассказывал мне, что Брендан оторопел, словно увидел призрака. Однако сам Брендан, не слишком знакомый с церковью, думал иначе. Он не сомневался, что в образе профессора Дэвиса ему явился Бог.

Джордж Беннет не только приохотил меня к чтению романов Робертсона Дэвиса (кстати, тогда мне было немногим меньше, чем Брендану во время моего второго бракосочетания). Он убедил меня не ограничиваться первоначальным знакомством с творчеством Фолкнера, а почитать что-нибудь еще. Сейчас уже не помню, какой из романов Фолкнера входил в обязательную программу, но помню, что чтение его давалось мне с изрядным трудом. Либо я был слишком молод для понимания этого писателя, либо моя дислексия бунтовала против его длиннющих предложений. Возможно, то и другое. Я так и не полюбил ни Фолкнера, ни Джойса, но постепенно научился ценить их творчество. И не кто иной, как Джордж Беннет, сумел убедить меня преодолеть трудности, связанные с чтением произведений Готорна[10] и Томаса Гарди. Постепенно я научился любить Гарди, а Готорн (в большей степени, чем Мелвилл) остается моим любимым американским писателем. (Я никогда не был поклонником Хемингуэя и Фицджеральда, а Воннегут и Хеллер значат для меня больше, нежели Марк Твен.)