Чужие сны и другие истории - Ирвинг Джон

Дучке погиб, когда ему было тридцать девять лет (столько же, сколько мне на момент написания этого эссе). «Редко встретишь столь быстро выдохшееся поколение, — пишет Грасс. — Либо они ломают себе шеи, либо перестают рисковать». Очень верные слова: мы принадлежим к поколению быстро выдохшихся.

«Роды из головы» не являются литературным «самоцветом» наподобие «Кошки и мыши». Тот маленький роман — воистину драгоценный камень, как и «Жестяной барабан» — победоносная заявка о себе. «Кошка и мышь» — великолепный роман, с которого можно начать знакомство с творчеством Грасса-романиста. Однако во всех работах Грасса, будь то художественная литература, публицистика, речи для политиков или киносценарий, мы находим неувядаемую честность. Такую честность британский писатель и критик В. С. Притчетт назвал фундаментальной особенностью русских писателей девятнадцатого века («призыв обнажить грудь и заявить о своих твердых убеждениях»), Притчетт напоминает нам о Тургеневе, убежденном, что «искусство не должно взваливать на себя все цели», что «без искусства люди едва ли захотят жить на земле» и что «искусство всегда будет жить вместе с человеком его реальной жизнью». Во всем, что пишет Грасс, он следует этому тургеневскому принципу.

В тысяча девятьсот двадцатом году, за семь лет до рождения Грасса, Джозеф Конрад писал в своем предисловии к «Тайному агенту» (опубликованному через двенадцать лет): «Я всегда имел склонность оправдывать свои действия. Не защищать. Оправдывать. Не настаивать, что я был прав, но просто объяснять, что в глубине моих побуждений не было ни извращенных намерений, ни тайного пренебрежения к естественным чувствам людей».

Подобно Конраду, Грасс потакает собственной «склонности оправдывать» свои действия и свое творчество. Однако Конраду было совершенно незачем завершать свое предисловие, утверждая, что «никогда не намеревался беззастенчиво шокировать чувства людей». Конечно же, ничего такого он не делал. Но у брезгливых второсортных критиков сделалось модой обвинять писателей в беззастенчивости.

Сегодня писателям необходимо быть более толстокожими, чем Конрад, более невосприимчивыми к морализаторским выпадам, облаченным в интеллектуальные одежды… хотя такое удается не всем. «Мы все носим раны, — отметил как-то Томас Манн. — Похвала — успокоительный, если не сказать, целительный бальзам для них». А вот что он пишет дальше: «Тем не менее, если мне позволительно судить по своему опыту, наша восприимчивость к похвале не имеет ничего общего с нашей уязвимостью перед нескрываемым презрением и язвительным издевательством. Каким бы глупым ни было это издевательство, какой бы личной злобой оно ни питалось, подобное проявление враждебности задевает нас куда глубже и имеет куда более продолжительное действие, нежели противоположные чувства. А вот это очень глупо, поскольку враги, конечно же, являются необходимыми спутниками любой полноценной жизни, убедительным доказательством ее силы».

Как и у Манна, у Грасса всегда присутствует литературная уверенность в себе. Похоже, он с самого рождения знал: любое насилие, совершаемое по ходу действия романа и способствующее раскрытию правды, не останется безнаказанным. В «Жестяном барабане», когда силы нацизма доводят торговца игрушками, еврея Сигизмунда Маркуса до самоубийства, маленький Оскар Матцерат понимает, что видел последний в своей жизни жестяной барабан. Мальчик скорбит: по бедному герру Маркусу, по себе, по Германии, которой предстоит жить с вечным чувством вины перед евреями. Оскар говорит: «Жил когда-то торговец игрушками, и звали его Маркус. А потом он ушел из этого мира и все игрушки, какие были в этом мире, забрал с собой».

Тем, кому будет трудно читать «Камбалу» и «Встречу в Тельгте», «Роды из головы» покажутся теплее, привлекательнее и доступнее. Для закаленных поклонников Грасса — тех из нас, кто вытерпел (и искренне полюбил) все его «крайности», — «Роды из головы» будут чем-то вроде письма от друга, новой встречей с его звонким голосом и привычным ходом мыслей. Ну а для тех, кто вообще не читал Грасса (если такие есть), кто привык ходить в кино и знаком с «Жестяным барабаном» только по великолепному фильму Фолькера Шлёндорфа, роман о немецкой парочке станет удобной, мудрой и веселой отправной точкой. Своеобразным портретом писателя Грасса, заполняющего свой дневник и приводящего в порядок свою писательскую мастерскую.

Некоторые читатели находят, что произведение в форме дневника открывает доступ к разуму писателя, поскольку обнажает некоторые стороны, какие редко встретишь на страницах романа (чаще эти стороны скрываются). Лично я все же рекомендую начинать знакомство с творчеством Грасса с романа «Кошка и мышь», однако «Роды из головы» — роман занимательный в широком смысле слова; он способен удовлетворить вкусы самых рьяных и требовательных поклонников Грасса и заинтересовать тех, кто впервые взял в руки произведение этого писателя. Но к какой бы категории вы ни принадлежали, сегодня вас нельзя считать начитанными людьми, если вы не читали его романов. Гюнтер Грасс — самый сильный и многогранный из ныне здравствующих писателей.

Впервые это эссе было опубликовано в журнале «Сэтердей ревью» в марте восемьдесят второго года. Через десять лет я представлял Грасса аудитории нью-йоркского поэтического клуба «“Y” на 92-й улице». В тот вечер состоялось публичное чтение отрывков из его романа «Зов жабы». Грасс читал по-немецки, а я следом — английский перевод. Часть моих заметок, сделанных по горячим следам того устного представления, явились полезным дополнением к тому, что я написал тринадцать лет назад.

В тот вечер в Нью-Йорке я говорил о необходимости понять одну особенность творчества Гюнтера Грасса. За ним давно закрепилась репутация писателя, говорящего немцам то, что они не хотят слышать. Вполне понятно, что многие немцы настроены к нему недружественно. Когда в романе «Жестяной барабан» Грасс очень жестко высмеивал Германию времен Третьего рейха, многие немцы смеялись вместе с ним. Но когда Грасс очень жестко высмеивает современную Германию, число желающих смеяться немцев заметно уменьшается.

Я знаю это не понаслышке. В начале октября тысяча девятьсот девяностого года я был на Франкфуртской книжной ярмарке и вместе с Грассом участвовал в дурацком телевизионном шоу. Третьего октября, когда Германия вновь стала единой, я лежал в постели в номере франкфуртской гостиницы и смотрел телевизор. (Тогда я еще не знал, что ровно через год у меня родится сын Эверетт; как раз в первую годовщину этого исторического события.) В Бонне и Берлине немцы пели всенародно одобренные слова гимна — официального гимна Федеративной Республики: «Einigkeit und Recht und Freiheit für deutsche Vaterland».[86] Я попросил жену выключить телевизор, а не то, чего доброго, я буду петь эти слова во сне. Время уже перевалило за полночь. Где-то через час я проснулся в темноте, услышав другие слова (весьма знакомые), распеваемые на ту же мелодию.

— Я думал, ты все-таки выключила телевизор, — сказал я Дженет.

— Я и выключила, — ответила жена.

Телевизор не включился сам собой. Но на улицах Франкфурта, даже под окнами отеля, какие-то консервативно настроенные остолопы и откровенные придурки горланили: «Deutschland, Deutschland über alles».[87]

Утром я отправился в книжный магазин, где мне предстояло раздавать автографы. Продавца шокировала свастика, намалеванная на витрине краской из баллончика.

— Это еще ничего не значит, — говорил мне продавец. — Они просто вандалы.

Но как это в Германии свастика могла ничего не значить?

В дурацком ярмарочном телешоу участвовали трое литераторов: Грасс, я и русский поэт Евгений Евтушенко. Из всех троих господин Евтушенко выглядел наиболее странно: он явился в оранжевом кожаном костюме и американских ковбойских сапогах такого же цвета. Помню, говорил он тоже весьма странные вещи. Евтушенко одобрял объединение Германии, поскольку видел, какое множество людей рады этому событию. Однако Грасс не торопился радоваться. То, о чем он сказал, было принято гораздо холоднее панегириков Евтушенко. Ни ведущий, ни телезрители не хотели слышать, чем это опечален герр Грасс. Они и так знали.

Еще до выступления на телешоу Грасс предостерегал против слишком поспешного объединения Германии. Если оно произойдет стремительно, без последовательных и тщательно продуманных переходных стадий, это чревато выступлениями против «чужаков» и вспышками правого экстремизма. Грасс весьма мудро спрашивал о том, какими средствами власти будут потом преодолевать вполне понятную горечь и разочарование жителей бывшей ГДР, а ведь их — семнадцать миллионов. По сути, он призывал: «Сбавьте темп!»