Маршрутка - Кабаков Александр

Однако вернемся в бункер. Там несущие боевое дежурство подчиненные маршала Печко уже говорят одновременно по всем железным спецтелефонам с бронированными трубками, там уже звучат, смешиваясь, серьезные, но неразборчивые команды, там полным ходом идет подготовка к боевой, товарищи офицеры, работе. И сам маршал сидит посреди всего этого бардака, каковым всегда являются военные действия хоть в чистом поле, хоть в океане, хоть в небе, хоть в подземном бетонно-стальном бункере главного командования противовоздушной обороны. Сидит маршал, хмурит брови глаз, собирает морщины лба, напрягает скулы щек, сжимает губы рта, крутит диск красного телефона с гербом — пытается связаться известно с кем для получения последних указаний по дальнейшим действиям в условиях нештатной ситуации: слушаюсь, товарищ первый секретарь, так точно, товарищ первый секретарь, понял, товарищ первый секретарь!

Но не к кому обратиться бедному маршалу.

Потому что занят, мать бы, телефон, мать бы, правительственной связи, мать бы ее, товарищи! Занято и занято, бип-бип-бип, как тот спутник, честное слово! Сколько ж можно говорить по телефону?

А это не вам судить, товарищ Печко. Не вам обсуждать использование правительственной спецсвязи первыми лицами партии и государства. И не касается вас то, что в данный момент по занятому телефону пересказывается анекдот про армянское радио, про то, можно ли построить социализм в отдельно взятой Армении. И не следует вам говорить, что анекдоты про радио, мол, пусть бы по радио и рассказывали, дошутитесь, товарищ Печко. Вы лучше, маршал, принимайте решение, как требуется по вашей должности, доверенной вам Центральным Комитетом и лично Верховным главнокомандующим. Ну?!

— Уничтожить нарушителя государственной границы! — приказал, не дозвонившись, маршал Печко Иван Устинович на свой страх и риск.

И ровно через год скончался от обширного инфаркта в Центральном имени Бурденко госпитале.

Велик Великий и каждому уготовил награду по делам его, то звездами с небес осыпал, а то последнее достояние отнял — и вновь повторим мы: «Велик Великий и всемогущ!»

Рвутся в небе огненные шары, вот уж прожжен ковер в трех местах, словно огромный курильщик стряхнул на него искры от своей страшной сигареты.

— Поразить одной ракетой! — приказал маршал Печко, и действительно, уже буквально пятая ракета попала в ковер, прошла, не взорвавшись, через него насквозь, так что от дорогой вещи остались только дырка и кайма, на которой кое-как удерживались известные нам слабые люди.

— В связи с техническими неисправностями наш ковер совершит вынужденную посадку, — объявила Зульфия. — Просьба не курить и застегнуть…

Однако она не договорила, поскольку потерявший из-за дырки подъемную силу ковер спикировал к чертовой матери в лес, стряхнув с себя в разные стороны пассажиров.

Представьте себе эту картину: драный, дырявый, словно матерчатый бублик, ковер, тихо планирующий в темно-синем, исколотом звездами небе, и огненные букеты, расцветающие один за другим, словно жуткий фейерверк, и каждый такой огонь на мгновение делает невидимыми и звезды, и само небо — только светло-желтый пожар вспыхивает в вышине… И люди летят с небес.

Но никто не пострадал.

Иванов, например, упал на ель и плавно сполз по ее веткам, весь облепившись иголками, но вопреки народной мудрости почти не ободравшись. Бесплотный, понятное дело. Да ему и при жизни везло до самого ее мгновенного конца — женщины его любили, беды если и сваливались, то в каком-нибудь терпимом варианте, все необходимое доставалось без особого напряжения сил. Такой он был человек, легкий и приятный, такая ему и судьба досталась, что на этом свете, что на том. Сполз по дереву тенью, пососал оцарапанный палец и поплыл над тропинкой по направлению к большой дороге на шум проезжавших грузовиков. И это все о нем.

А Илюша Кузнецов угодил, понятное дело, на свое еврейское счастье, в болото. Вылез весь в грязи, отвратительно пахнущий гнилой водой — кошмар! Но тоже без физических повреждений. Встряхнулся по-собачьи, поправил непоправимо косо сидевшие очки и побрел на тусклый свет ближней железнодорожной станции, держа за уголок важный документ из ОВИРа, случайно оказавшийся в кармане, и суша его на ходу. Так пришел он на станцию, сел в проходивший грузопассажирский, вернулся в Москву, а с утра уже стоял в очереди таких же отщепенцев, чтобы получить от работников Ленинской библиотеки штамп на те из принадлежавших ему книг, которые изданы до 1947 года и которые он хотел вывезти за рубежи СССР. Ему было известно, что штамп будет таким: «Музейной ценности не представляет, вывозу не подлежит» — но попробовать все равно стоило, да? Или вы считаете, что нет? В общем, уехал в конце концов наш неудачливый угонщик ковров, уехал, выпустили в семьдесят втором году через Италию. Ну и что толку? Изъездил весь мир, а все равно вернулся и живет сейчас в Москве без регистрации, что же касается израильского гражданства, то кому оно помогло, скажите, кому? Так вот он и странствует, болтается, как хризантема в аквариуме. Будто Вечный жид какой-то, извините за выражение. И это все о нем.