Песнь камня - Бэнкс Иэн

И все же что-то во мне продолжает твердить: напрягись, утверди себя… но слишком настойчиво, слишком ясно выговаривает. Не знаю — и не могу изобразить столь живую ярость. Она известна мне эмпирически, не более того, и это знание сковывает меня.

Оглядываюсь на лейтенанта. А как поступила бы она? Но должен ли я переживать о том, как бы она поступила? Вот она сидит, в моей власти и притом ближе к смерти, чем думает. Все в моих руках, я победил, пусть лишь благодаря удаче. Как мне поступить? Как я должен поступить? Быть собой, действовать нормально? А с другой стороны — что такое норма, и что толку и ценности в норме в наши ненормальные времена? Меньше и быть не может. А потому действуй ненормально, действуй иначе, сам стань ополченцем.

Лейтенант заслужила мой гнев — она отняла у нас все, включая шанс спастись бегством, когда она остановила нас несколько дней назад на этой же дороге. То первое вмешательство повлекло за собой остальное; она захватила наш дом, уничтожила наследие нашей семьи, заняла мое место подле тебя и — что, должно быть, намеревалась сделать с самого начала — собиралась меня убить. Тот первый ее выстрел, что скрутил меня, повалил, — он был сгоряча. А вот когда меня положили в джип, увезли из замка в час, когда совершаются все казни, — то было хладнокровно, моя милая.

Терпимость, что я проявлял и ощущал, — рудимент цивилизованных времен, когда покой был прост и мы могли себе позволить эту благородную тягомотину. Изображая любезность, я рассчитывал выказать презрение к этим безнадежным временам, к наглому высокомерию лейтенанта, но за некой гранью такая вежливость обречена. Следует впустить в себя нынешнюю заразу насилия, вдохнуть отравленное дыхание, принять смертельный яд. Гляжу на пистолет в руке. И все же таковы методы лейтенанта. Убить ее из оружия, которым она, вероятно, убила бы меня; поэтично — справедливо ли, другой вопрос, — но по мне так слишком простенькая рифма.

Ветер ласкает мне щеки и треплет волосы. Мельница кренится, будто вот-вот двинется снова, потом опять замирает. Кладу револьвер на пол, подбираю вновь, проверяю предохранитель и запихиваю сзади под ремень брюк. Быстро оглядываюсь в поисках рычага, какой-нибудь ручки.

Взбегаю по расщепленным ступеням, от внезапного усилия чуть кружится голова; в темноте наверху меж деревянными шестеренками, брусьями, ларями и воронками наконец обнаруживаю деревянный рычаг, словно выдернутый из железнодорожной стрелки, ржавыми металлическими стержнями присоединенный к деревянным мельничным лепесткам, проткнутым выходящей наружу горизонтальной осью. Тяну за деревянную ручку. Слышится будто вздох, затем рокот. Освобожденная мощь сотрясает мельницу, и горизонтальный столб начинает медленно вращаться, проворачивая скрипящие, скрежещущие шестерни с деревянными зубцами, что передают энергию от горизонтали в вертикаль, посылают ее вниз, к жерновам. Мчусь обратно, в спешке чуть не падая внизу.

Громадные жернова медленно катятся по желобу, низким неторопливым грохотом сотрясая всю мельницу. Под моим взглядом они ощутимо замедляются — снаружи спадает ветер, — потом, как только он усиливается, ускоряются. Вот он, другой выход, более подходящая поэзия. Я дрожу от странного возбуждения, на лбу проступает пот. Надо сделать, пока решение жжет меня.

Руки проскальзывают лейтенанту под мышки; я ее поднимаю. Она тихонько стонет. Кладу ее возле огромного каменного круглого желоба, ставлю на колени, точно монаха в храме. Сверху придерживаю, чтобы не упала. Один бок у нее пропитан кровью. Перед нею медленно ползет по желобу мельничное колесо. Я держу ее, у меня трясутся руки, я пропускаю громадный камень, затем отпускаю ее, и она падает вперед — плечами на край желоба, голова ложится жертвоприношением. Отступаю, сердце бешено колотится; следующий каменный круг, тяжеловесный и безразличный, грохочет к черепу лейтенанта, накрыв тенью ее голову. Я закрываю глаза.

Меня сотрясает кошмарный скрежет, а затем наступает тишина. Я открываю глаза. Голова лейтенанта застряла между жерновом и желобом, однако невредима. Кажется, хнычет. Я оборачиваюсь к двери. Слабый ветерок пыхтит над дырявыми крыльями, бессильными и отвергнутыми. Подскакиваю, пытаюсь сдвинуть жернова, откатить их назад, освободить ей голову, — но они не желают двигаться. Меня колотит от ярости, я ору и пытаюсь толкнуть их в другую сторону, собственной силой размозжить ей череп, но сознаю, что не толкаю изо всех сил; результат тот же; лейтенант головой остановила камни, застряла, но цела.