Йод - Рубанов Андрей

Интересно, подумал я, покупая Поспелову третий кофе, а как ему живется сейчас, ведь все игровые заведения закрыты? Мучает ли его зависимость? По нему не скажешь, что его что-то мучает. Скорее всего, никакой зависимости не было – так, легкое помрачение сознания, тяга к красивой жизни, упрямая вера в чудо, ведь кто-то же выигрывал там, и много выигрывал. Это ради таких, как он, государство запретило азартные игры. Не ради профессионалов – те играли, играют и будут играть, – а ради случайных людей. Система позаботилась о моем школьном друге, и его жизнь упорядочилась. Ненамного, но стала лучше. Еще два, три, четыре грамотных, здравых закона – и он, Поспелов, перестанет думать о баррикадах. И многие люди его типа тоже перестанут.

– Сменим тему, – сказал я. – Революцию обсудили – давай теперь о бабах.

– Нет, – решительно ответил он. – Бабы надоели. Лучше про революцию.

– Не хочу про революцию. Хочу про баб. Бабы главнее.

– Согласен. Революция – это всего лишь революция, а бабы, – Поспелов поднял вверх палец, – это...

– Помнишь Таню? – спросил я.

– Твоей жены подругу?

– Конечно.

– Мы с ней иногда видимся. Она приходит к жене красить волосы. Она тебя тоже помнит. Пятнадцать лет прошло – а помнит.

– Передавай привет, – деловито сказал друг. – Кстати, я б с ней увиделся.

– Лучше не надо. Она теперь вот такая, – я развел руки в стороны. – Диабет, целлюлит, двое детей, пьющий муж выбил зубы. Ищет денег вставить новые.

– Хо! – воскликнул Поспелов, отодвигая кофе. – Говорил же – лучше про революцию. А ты – бабы, бабы.

Десять дней все шло отлично. Беглец от коммерции подъелся на маминых куриных супчиках, пропитался провинциальным кислородом и даже написал рассказ, двенадцать лет как задуманный, в главной роли – воробей: на протяжении семи страниц он страдает в февральской Москве от холода, голода и кошек, а на восьмой странице находит замечательное окно, куда чья-то добрая рука ежедневно насыпает хлебного крошева; на окне решетка, рука принадлежит заключенному. Писал по два-три часа, в сумерках, потом шел гулять – но постепенно прогулки перестали радовать. Даже в самое людное вечернее время улицы казались полупустыми. Я стал непроизвольно оглядываться. Публики слишком мало, где она? Может, что-то случилось? Война, дефолт, атака террористов, инопланетное вторжение? Слишком бедный звуковой фон угнетал. По ночам мир пребывал в немоте – только прошепчет что-то листва, колеблемая ветром, пролает пес свою жалобу или пролетит машина, обдавая пространство шансоном, как водой из лужи.

Так мои нервы требовали возвращения назад, в большой город, в людское бурление, им не хватало толпы, какофонии, толчков в плечи и спину, касаний, взглядов, обрывков разговоров на многих языках. За десять дней никто не наступил мне на ногу, никто не поинтересовался, как пройти в Гамсоновский переулок, не попросил медных денег, не ударил, при неловком развороте, сумкой, набитой помидорами, или портфелем, набитым векселями давно лопнувших банков, или ридикюлем с торчащими музыкальными проводами, или рюкзачком с учебничками. Никто не проплыл мимо, в опасной бли1 зости, стуча каблуками, как некими копытцами, в облаке парфюма и запаха свежевыбритых подмышек (люблю этот букет). Ни разу не донесся звук сшибающихся на перекрестке машин, купленных по программе льготного антикризисного кредитования, или скороговорка менеджера, втирающего абоненту за оферты, акцепты и сроки валютирования.

Я уезжал вприпрыжку. Очень хотелось туда, где людей так много, что больше не бывает.

Мама опять не удивилась, папа тем более. Наверное, они хотели видеть сорокалетнего сына бодрым и загорелым, на новеньком джипе, а сын даже не стал брать такси до вокзала, подхватил торбочку с плюшками для внука и пошагал себе.

Назад, в муравейник, в людской океан. В Москву, в Москву, куда мне без нее.

На Курском вокзале решил съесть сосиску в тесте или что-либо в этом роде. Не то чтобы я был голоден, но решил, что пора приучать себя к пище простой и некачественной, к субпродуктам и фастфудам. Денег у меня было совсем мало (не с собой, а вообще), и деньги мои находились, прошу прощения за пошлость, в обороте. В лавке. Забрать их оттуда – значило сразу погубить дело; я давно уже решил, что если и буду забирать свой жидкий капитальчик, то понемногу, частями, с единственной целью: чтобы сохранить минимально пристойный уровень жизни семьи. Машина жены по-прежнему будет стоять на охраняемой стоянке, а сын – иметь неограниченный доступ в Интернет.