Суть дела - Грин Грэм

– Дерри сообщает о крупных хищениях на приисках.

– Промышленные камни?

– Нет, драгоценные. Юсеф или Таллит?

– Скорее Юсеф, – сказал Скоби. – Кажется, он не занимается промышленными алмазами. Он называет их «гравием». Но кто знает!

– Через два или три дня приходит «Эсперанса». Надо быть начеку.

– А что говорит Уилсон?

– Он горой стоит за Таллита. Юсеф для него главный злодей… и вы тоже. Скоби.

– Я давно не видел Юсефа.

– Знаю.

– Я начинаю понимать, как себя чувствуют тут сирийцы… при такой слежке и доносах.

– Этот стукач доносит на всех нас. Скоби. На Фрезера, Тода, Тимблригга, на меня. Он считает, что я слишком всем потакаю. Впрочем, это не имеет значения. Райт рвет все его доносы, поэтому Уилсон доносит и на него.

– А на Уилсона кто-нибудь доносит?

– Наверное.

В полночь Скоби направился к железным домикам; в затемненном городе он пока в безопасности: никто сейчас не следит за ним, на него не доносит; мягкая глина скрадывает шум шагов. Но, проходя мимо домика Уилсона, Скоби снова почувствовал, что ему надо вести себя крайне осторожно. На миг им овладела страшная усталость, он подумал: вернусь домой, не пойду к ней сегодня; ее последние слова были: «Больше не возвращайся» – неужели нельзя хоть раз поймать человека на слове? Он постоял в каких-нибудь двадцати шагах от домика Уилсона, глядя на полоску света между шторами. Где-то на холме вопил пьяный, и в лицо опять брызнули первые капли дождя. Скоби подумал: вернусь домой и лягу спать, утром напишу Луизе, вечером пойду к исповеди; жизнь будет простой и ясной. Он снова почувствует покой, сидя под связкой наручников в своем кабинете. Добродетель, праведная жизнь искушали его в темноте, как смертный грех. Дождь застилал глаза; размокшая земля чмокала под ногами, которые нехотя вели его к дому Элен.

Скоби постучал два раза, и дверь сразу же открылась. Пока он стучал, он молил небо, чтобы за дверью все еще пылал гнев и его приход оказался ненужным. Он не мог закрыть глаза и заткнуть уши, если в нем кто-нибудь нуждался. Ведь он не сотник, он всего только воин, выполняющий приказы сотников, и, когда отворилась дверь, он сразу понял, что снова получит приказ – ему прикажут остаться, любить, нести ответственность, лгать.

– Ох, родной, – сказала она, – а я думала, ты уж не придешь. Я так тебя облаяла.

– Как же мне не прийти, если я тебе нужен!

– Правда?

– Да, пока я жив.

Господь может и потерпеть, подумал он; как можно любить господа в ущерб одному из его созданий? Разве женщина примет любовь, ради которой ей надо принести в жертву своего ребенка?

Прежде чем зажечь свет, они тщательно задернули шторы; их связывала осторожность, как других связывают дети.

– Я целый день боялась, что ты не придешь, – сказала она.

– Ты же видишь – я пришел.

– Я тебя прогнала. Никогда не обращай внимания, если я буду тебе гнать. Обещай мне.

– Обещаю, – сказал он с таким отчаянием, словно наперед зачеркивал свое будущее.

– Если бы ты не вернулся… – начала она и задумалась, освещенная с двух сторон лампами. Она вся ушла в себя, нахмурилась, стараясь решить, что бы тогда с ней было. – Не знаю. Может, я бы спуталась с Багстером или покончила с собой, а может быть, и то и другое. Пожалуй, и то и другое.

– Не смей об этом думать, – с тревогой сказал он. – Я всегда буду с тобой, если я тебе нужен, всегда, пока жив.

– Зачем ты все повторяешь «пока жив»?

– Между нами тридцать лет разницы.

Впервые за этот вечер, они поцеловались.

– Я не чувствую никакой разницы, – сказала она.

– Почему ты думала, что я не приду? – спросил он. – Ты же получила мое письмо.

– Твое письмо?

– Ну да, которое я просунул под дверь вчера ночью.

– Я не видела никакого письма, – испуганно сказала она. – Что ты написал?

Он коснулся ее щеки и улыбнулся, чтобы скрыть тревогу.

– Все. Мне надоело осторожничать. Я написал все.

– Даже свою фамилию?

– Кажется, да. Так или иначе, оно написано моей рукой.

– Там у двери циновка. Наверно, оно под циновкой.

Но оба уже знали, что письма там нет. Они как будто всегда предвидели, что беда войдет к ним через эту дверь.

– Кто мог его взять?

Он попытался ее успокоить.

– Наверно, слуга его просто выбросил как ненужную бумажку. Оно было без конверта. Никто не узнает, кому оно адресовано.