Кожа для барабана, или Севильское причастие - Перес-Реверте Артуро

– Значит, это ваша вновь обретенная память удерживает вас здесь.

– Более или менее.

Грис Марсала грустно улыбнулась, глядя на военную медаль, привязанную к высохшему свадебному букету, висевшему среди прочих экс-вото – латунных и восковых ног, рук, фигурок – вокруг статуи Назарянина; похоже, она подумала: интересно, где теперь те руки, что принесли эти цветы? Выражение ее светлых глаз стало жестким.

– Футуристы, – снова заговорила она после нескольких минут молчания, – предлагали взорвать динамитом Венецию, чтобы таким образом разрушить модель. То, что тогда казалось снобистским парадоксом, стало реальностью в архитектуре, в литературе… В теологии. Бомбить города, сравнивая их с землей, – это всего лишь брутальный способ быстро достигнуть поставленной цели. – Она снова улыбнулась печально и задумчиво, глядя на засохший свадебный букет. – Существуют более тонкие методы.

– Вы не сможете победить, – мягко сказал Куарт.

– Мы?.. – Монахиня взглянула на него с удивлением. – Но ведь речь не идет о каком-нибудь клане или секте. Есть только люди, группирующиеся вокруг этой церкви, и у каждого свои личные мотивы – у всех разные. – Она покачала головой: ведь это же было так очевидно. – Возьмите, к примеру, отца Оскара. Он молод, и он нашел дело, в которое влюбился – так, как мог бы влюбиться в женщину, а может, в теологию освобождения… Что касается дона Приамо, то он напоминает мне замечательную книгу одного испанца, которого мне довелось слышать в университете, – Рамона Сендера: «Приключение Лопе де Агирре в равноденствие». Этот маленький конкистадор, недоверчивый и упрямый, который хромал от старых ран и всегда ходил в латах и с оружием, несмотря на жару, потому что не верил никому!.. Так же, как и он, дон Приамо решил взбунтоваться против далекого и неблагодарного короля, повел свою личную войну… На таких людей, как этот Агирре, короли тоже насылали таких людей, как вы, с приказом: заключить в тюрьму или казнить… – Она тяжело вздохнула, помолчала. – Наверное, это неизбежно.

– Расскажите мне о Макарене. Услышав это имя, Грис Марсала внимательно взглянула на Куарта. Он невозмутимо выдержал её взгляд.

– Макарена, – заговорила наконец монахиня, – защищает свою собственную память: какие-то воспоминания, сундук ее двоюродной бабки, книги и документы, так впечатлившие ее в детстве. Она бьется за то, что сама шутливо называет эффектом Будденброка: это сознание уходящего, исчезающего мира, кошачий соблазн вступить в союз с чужаками пришельцами, чтобы выжить. Отчаяние ума.

– Расскажите еще что-нибудь.

– Да и рассказывать особенно нечего. Все и так на виду. – Грис Марсала глянула через открытую дверь на залитую солнцем площадь. – Она унаследовала мир, который уже не существовал, вот и все. Она тоже сирота, которая цепляется за обломки своего корабля, потерпевшего крушение.

– А какую роль во всем этом играю я?

Не успев договорить, он уже испытал чувство неловкости, однако женщина, похоже, не придала его вопросу особого значения. Она пожала плечами под своей запачканной гипсом водолазкой.

– Не знаю. Вы превратились в свидетеля. – Она помолчала размышляя. – Все настолько одиноки, что прямо-таки нуждаются в том, чтобы кто-нибудь зафиксировал это документально. Думаю, они хотят понимания с вашей стороны – или, вернее, со стороны тех, кто прислал вас сюда. Точно так же, как Агирре в глубине души жаждал понимания со стороны своего короля.

– И Макарена тоже?

На этот раз Грис Марсала ответила не сразу. Она смотрела на разбитые, но уже начавшие подживать костяшки пальцев Куарта.

– Вы ей нравитесь, – наконец просто сказала она. – Я имею в виду – как мужчина. И меня это не удивляет. Не знаю, сознаете ли вы, но ваше присутствие в Севилье придает всему делу особый оборот. Думаю, Макарена по-своему пытается соблазнить вас. – Она улыбнулась и стала похожа на мальчишку-сорванца. – Я не имею в виду физическую сторону дела.

– Для вас это имеет значение? Светлые глаза взглянули на него со спокойным любопытством.

– Почему это должно иметь для меня значение?.. Я не лесбиянка, отец Куарт. Говорю это вам на тот случай, если вас беспокоит характер моей дружбы с Макареной. – Она коротко рассмеялась и свободным вольным движением прислонилась к старой дубовой двери. Куарт снова подумал, что, несмотря на седые волосы и темные круги под глазами, она все еще выглядит как худенькая шустрая девчонка, особенно в этих облегающих джинсах и белых спортивных тапочках. – Что же касается мужчин вообще и симпатичных священников в частности, то мне сорок шесть лет, и я девственница по обету и по собственной воле. Куарт, чувствуя себя неудобно, посмотрел поверх ее плеча на площадь.

– Что у Макарены с мужем?

– Она любит его. – Женщина казалась немного удивленной, как будто все было столь очевидно, что не требовало никаких объяснений. Потом внимательно всмотрелась в Куарта, и губы ее медленно растянулись в иронической улыбке. – Не делайте такое лицо, падре. Сразу видно, что вы редко захаживаете в исповедальню. Вы ничего не знаете о женщинах.

Куарт вышел из церкви, и солнечный свет и жар свинцовой тяжестью обрушились на его плечи, покрытые черным пиджаком. Грис Марсала последовала за ним. Обойдя кучу песка и гравия, он остановился возле бетономешалки и поднял глаза на щипец церкви, видневшийся сквозь доски и трубы лесов. При этом взгляд его упал на безголовую фигуру Пресвятой Девы над входом.

– Мне хотелось бы побывать у вас дома, сестра Марсала.

Звук шагов монахини за его спиной смолк.

– Вы меня удивляете.

– Не думаю.

Она не ответила. Повернувшись, Куарт увидел, что она смотрит на него полусердито-полунасмешливо.

– Терпеть не могу этого: сестра Марсала… Или, может быть, это только способ придать просьбе официальный тон?.. – Она иронически подняла брови. – В конце концов, вы напрашиваетесь в дом, где живет одинокая монахиня. Вас не беспокоит, что будут говорить? Например, Монсеньор Корво. Или ваши шефы в Риме… – Она хлопнула себя ладонями по бедрам, делая вид, что только что сообразила: – Хотя, конечно же, вы сами информируете свое римское начальство.

Поколебавшись секунду, нахмуриться или рассмеяться, Куарт решил рассмеяться.

– Это только предложение, – сказал он. – Только идея. Я собираю головоломку – по кусочкам. – Он посмотрел вокруг, потом снова на звонницу-щипец, на искалеченную Пресвятую Деву и вновь на женщину. – Если бы я увидел, как вы живете, это помогло бы мне.

Говоря это, он смотрел ей прямо в глаза. Он был искренен, и Грис Марсала поняла это.

– Понимаю. Вы ищете следы преступления, верно?

– Да.

– Компьютеры, связанные с Римом, и тому подобное.

– Совершенно верно.

– А если я откажу вам, вы все равно проникнете ко мне, как проникли в дом дона Приамо?

– Откуда вы знаете?

– Мне рассказал отец Оскар.

Чересчур много информации бродит, с раздражением подумал Куарт. Все они в этом своем странном клубе рассказывают друг другу все, и только ему одному приходится крючком вытягивать из них каждое слово. Он вдруг ощутил страшную усталость от всего, а особенно от этого беспощадного солнца, палящего голову и плечи. Ему безумно захотелось расстегнуть воротничок рубашки или снять пиджак, однако он продолжал стоять неподвижно, выжидая.

Грис Марсала медленно обошла вокруг бетономешалки, ведя ладонью по ее краю и заглядывая внутрь так, словно ожидала найти там что-то забытое. На лице ее играла задумчивая улыбка.

– А почему бы и нет? – сказала она наконец. – За эти три года в мой дом не заходил ни один мужчина. Интересно будет проверить, как себя при этом чувствуешь. – Она окинула Куарта оценивающим взглядом и усмехнулась. – Надеюсь, я не наброшусь на вас, как только закроется дверь… А что вы – будете защищаться, как Святая Мария Горетти, или готовы предоставить мне какую-нибудь возможность? – Круговым движением указательного пальца она обвела морщинки вокруг своих глаз, нос, рот. – Хотя боюсь, что в моем возрасте я уже не являюсь искушением для чьего бы то ни было целомудрия… А знаете, это тяжело – тяжело для любой женщины: сознавать, что ты навсегда утратила привлекательность. – Взгляд ее светлых глаз опять стал жестким; зрачков, сузившихся от яркого света, почти не было видно. – Особенно для монахини.

– Устраивайтесь поудобнее, – сказала Грис Марсала.

Она явно иронизировала, поскольку возможностей для того, чтобы устроиться поудобнее, в общем-то, и не было в этой квартирке на третьем этаже, с узеньким балкончиком, заставленным горшками с цветами и защищенным от света и жары навесом из плетенок циновки. Квартира находилась на улице Сан-Хосе, неподалеку от Врат плоти и всего в десяти минутах от церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. Идти пришлось по раскаленным добела улицам, под льющимся с неба потоком беспощадного, всепроникающего света. Севилья – это прежде всего свет. Белые стены и свет во всей гамме его оттенков, подумал Куарт, идя рядом с Грис Марсала. Они, скорее, не шли, а вычерчивали сложные зигзаги, укрываясь под навесами и балконами, как когда-то в Сараеве, когда Куарт и Монсеньор Павелич вот так же перебегали от одного укрытия к другому, прячась от снайперов.