Москва Ква-Ква - Аксенов Василий Павлович

Глика, завернувшаяся в сказочную оранжевую ткань, испытывала длительное ощущение нежности. Что за удивительная шаль, и почему она дает такое длительное ощущение нежности? «Дорогой товарищ Сталин, наше божество! От имени советской молодежи я хочу преподнести вам эту удивительную шаль, дающую длительное ощущение нежности!»

Великолепным движением великолепных рук товарищ Парвалайнен торжественно, как указал ближайший сподвижник, похожий все же на гуманоида, а не на дохлого таракана, набрасывает на божество советской молодежи чудодейственную ткань, говоря на языке будущего, дающую длительное ощущение нежности. Нет сомнения, что он сейчас воспрянет из кресла, чтобы и дальше вести стальные полки мира и труда. И впрямь, он вздымается, весь в оранжевом, вздымает и длани, дабы призвать к продолжительному шествию мощи и нежности, и валится лицом вниз на ковер, чтобы не подняться уже никогда.

Глика, вообще-то не понимающая, что происходит, пытается освободить упавшего от великолепной ткани, тянет ее на себя, даже закутывается в нее, чтобы сильнее был рывок; товарищ Сталин, очевидно, еще не совсем готов к продолжению церемонии, нужно ему помочь, поставить его на ноги, продолжить вступление в «Новую фазу», на которую «с вашей подачи» недавно намекал ваш друг Кирилл, дорогой товарищ Сталин!

Распахиваются все двери рубки, вбегает толпа в противогазах, начинает открывать, чуть ли не срывать многочисленные окна, в рубку величественного дома страны вместе с первыми бликами рассвета врываются бури века, леденящий холод стратосферы, но Глика уже не чувствует температуры. Она выходит в пространство и ровными, без всяких усилий, гребками рук начинает удаляться от шедевра мировой архитектуры. Пройдя немного или много, вперед или назад, вверх или вниз, она оборачивается и видит, что дом стал неизмеримо гигантским или микроскопически лилипутским, во всяком случае, отчетливым до каждого кирпича, до всякой молекулы гранита, до всякой царапины на стекле, включая ту, у Дондеронов, которая двумя словами «строили заключенные» проливает океан слез. И суть этого дома по мере удаления становится все виднее, вся яснее, она выскакивает на его фасадах, словно архитектурные излишества, то в виде химер, горгон, драконов, то в образе раздувающихся мало различимых ликов, по всей вероятности, владык, то в виде символов дикообразия, то со свисающим хвостом, то с оскаленной пастью; и вдруг он весь от крошечной косточки в котловане до искорки шпиля, всеми этажами сотрясается, сбрасывает все это с себя и остается стоять просто как жилье, а затем скрывается из глаз, если можно так сказать о том, чем она это увидела на прощанье.

В «Вечерней Москве» 1953 года затерялось маленькое сообщение; вот его текст: «Редкий случай точечного землетрясения. Недавно жильцы Яузского высотного дома были разбужены сильной тряской земной коры. Она продолжалась всего одну секунду и достигла рекордного уровня в 10 баллов. Случись такое в Америке, был бы разрушен любой из хваленых небоскребов, а вот гордость нашего зодчества устояла!»

Он шел в сплошном тумане сначала по горло в воде, потом по грудь, потом долго по колено. Оружие и амуниция становились все тяжелее по мере выхода из воды. Он шел и думал, ради чего он подвергает себя и всю команду подобным мукам. Неделю болтаться в пробздетой тесноте подлодки в ожидании ориентировки. Наконец загружаться подгруппами по шесть в шесть торпедных аппаратов и ждать по полчаса, или по полвека, или по полувечности, в этой совсем уже немыслимой тесноте трубы, от которой единственное спасение заключается в умении потерять себя до того момента, пока сжатый воздух не вытолкнет тебя на поверхность, где тебя давно уже поджидает твое истинное «я», крашенный в защитную краску бугель. И все это по прихоти одного маньяка, олицетворяющего твою страну, твой народ, твое все.

Ориентировка извещала, что операцию надо начинать немедленно. Поскольку все интересующие нас лица уже собрались на острове. Однако неизвестно, сколько они там пробудут. Все вместе или по отдельности. Особенно это касается главного действующего лица. Известного внезапностью и немотивированностью своих поступков. Высаживаться ночью. Передвигаться под водой в ластах и с аквалангами. За полкилометра от берега освободиться от аквалангов. За сто метров от берега сбросить ласты. Выходить босиком. Огневое снаряжение освободить от герметической упаковки только на суше. Однако полагаться в основном на холодное оружие. При любом удобном случае стараться захватить врага. По данным с места, боевое охранение дворца вооружено полуавтоматами М-16. По завершении операции уходить в воду. Ориентир – проблескивающий бугель в секторе XYZ. Уводить только легко раненных. Нетранспортабельные обеспечивают прикрывающий огонь. ОПОС, что означало «один патрон оставлять себе». НБДХП, что означало «не бздеть держать хвост пистолетом».

Даже у самых идеальных бойцов во время военных действий появляется некоторая неприязнь в адрес тех, кто «по штабам» пишет инструкции. Смельчаковцы не говорили по этому поводу ни слова, однако Кирилл по некоторым взглядам и улыбочкам понимал, что и они никакого пиетета к ориентировщикам не испытывают. Особое недоверие обычно вызывают данные разведки. Вот, мол, пишут, что все там собрались, а на самом деле только коты по дворцу и бегают. Вот с таким а-а-авторитетным видом говорят, что у тех там М-16, а там, небось, у всех У-11, которого мы и в глаза не видели. Он старался их отвлечь юмором, в частности, из арсенала Союза писателей:

Один раз даже песенку фривольную спел: «Цветок душистых прерий, Лаврентий Палыч Берий», чем вызвал такой гогот, что подлодка внештатно раскачалась.

Скептики, как всегда, оказались в чем-то правы, особенно по метеочасти. Обещали чистую синюю ночь со звездами, вместо этого заштормило балла на три-четыре, а туман такой упал, что не видно было ни на йоту главных ориентиров, мигалок на створе островного порта. Все все-таки штатно собрались и поплыли к кровавой цели. Двигались, в общем-то, к галечному пляжу и рассчитывали на прозрачность ядранских вод, а вместо этого перед носом была сплошная каша: очевидно, взбаламутился песок. Совершенно неожиданно стали ощущать под ногами дно и в результате оказались на песчаной отмели недалеко от берега, если судить по звукам противотуманной сирены. Здесь, стоя по горло в воде, стали освобождаться от глубинного оборудования. Море постепенно стихало и наконец полностью успокоилось. Туман, однако, все больше сгущался, и потому командир, то есть сам Смельчаков, решил произвести атаку в ранний рассветный час, когда все бонзы КПЮ храпят, предварительно нажравшись сливовицы и наоравшись партизанских песен.

И вот вся группа, тридцать парней-смельчаковцев и впереди сам Смельчаков, всего, стало быть, тридцать один, сторожко хлюпает по мелководью, имитируя плеск рыб. Никто не произносит ни звука, связь осуществляется щелчками пальцев, да, в общем, и говорить особо нечего. Поговорим, если останемся живы.

Когда впереди стали чуть-чуть вырисовываться контуры огромных ливанских кедров, что-то сзади прихлопнуло командира стальной мочалой, иначе говоря, фашистской фацестой, наехало и отъехало скоростным катком, своего рода ударной акулой. Он упал во весь рост лицом в воду и до мельчайших подробностей, букву за буквой, продумал дурацкую мысль-шутку: «Утопия происходит от утопленника». После этого встал.

Отряд уже прошел. Нетранспортабельных не подбираем. Распогодилось. Солнечные блики играли повсюду вокруг, словно стая золотых рыбок. Иные из них вопрошали не без ехидства: «Чего тебе надобно, старче?» Держа на плече невесомый «шмайзер», он дошел до недалекого берега и стал подыматься по мраморной лестнице. Каждый медлительный шаг поглощал за раз по десятку ступеней, как будто был ты гигантом. Пошли строения древних бань, потом галереи агоры. Там толпа мужиков пристально вглядывалась в его приближение. Политбюро КПЮ было в составе толпы, облаченное в тоги. Иные из них делали вид, что читают газеты, а сами поглядывали поверх очков. Иосип Броз Тито, горделив, как младенец, ножкой сучил, не скрывал своего любопытства. Вскоре вопрос поступил от его собственного изваяния: «Что привело вас сюда, великан, на прекрасный Бриони?» Взглядом и мыслью он показал, что хочет спуститься под землю. Якобы слышал, что здесь распростерта рука Критского лабиринта.

«Знамо ли вам, – вопросил истукан, – что, спустившись в глубины, больше уж вы никогда к свету земли не вернетесь?» Взглядом и мыслью он показал, что посвящен в регламент.

И сразу после этого каменная дорога стала уходить вниз. Отсутствием ступеней она с каждым шагом показывала, что принадлежит к хтоническим временам. Некоторое время Бриони еще наблюдал, как маячит в зловещей дыре голова великана; потом все исчезло.