Р.А.Б. - Минаев Сергей

У Нотова были собранные сзади в пучок волосы, седая борода и пронзительные, мудрые, как у совы, глаза. Такими бывают в кино морские пираты. Возможно, такие же они и в жизни, но я ни одного не встречал. Пираты, которые мне попадались, специализировались на авторских правах в интернете. Нотов не был моряком, он был владельцем автомастерской и жил тут же, в многокомнатной пристройке, заваленной книгами, картинами, автомобильными деталями и компьютерами. Вместе с ним жил ротвейлер Бутч, обычно спавший в резиновой ванне. Рядом с ванной валялась военная каска, вроде тех, что носили немцы во время войны. Иногда Нотов надевал на ротвейлера каску и фотографировал его, развлекая друзей. Ротвейлеру было все равно. Друзья радовались.

С чайником Нотов меня, конечно же, послал, что не помешало нам впоследствии подружиться. Странно, но никаких точек соприкосновения у нас не было. Никаких общих интересов. Он был старше лет на пятнадцать, из тех, чей жизненный опыт позволяет с одинаковым успехом проводить переговоры с налоговыми инспекторами, не ошибаясь в терминах, и разрешать споры с местными полукриминальными личностями, не путаясь в понятиях. Я не читал и пяти процентов книг, что лежали у него на полках, не разбирался в музыке, которая непрерывно звучала из колонок его магнитолы, и ровным счетом ничего не понимал в автомобилях. Скорее всего, нас свело одиночество. Желание выговориться. Вывернуть душу наизнанку, как это бывает в купе поезда, за выпивкой со случайным попутчиком.

Сначала я просто раз в неделю приходил на чай, потом стал забегать в выходные, посмотреть, как он ковыряется с чьим-то автомобилем или красит детали, разложенные на длинной деревянной лавке. Потом мы начали вместе выпивать, ночи напролет ведя долгие беседы. Говорил в основном Нотов. Он рассказывал о временах, когда жил в Питере и занимался живописью, о том, как начал заниматься мелким бизнесом, потом бизнесом чуть крупнее, а потом и вовсе перебрался в Москву, выстроил автосалон по продажам автомобилей, погоревший в кризисе 1998 года, выстроил еще один, сожранный официальным дистрибутором «Форда» года через три. Переход из художников в бизнесмены был мне непонятен, но, судя по его здоровенным кулакам со сбитыми костяшками, этот период его жизни представлялся слушателю неинтересным.

Он объездил всю Европу, Америку и Китай. Он говорил о странах, которых я никогда не видел, и о жизни, которой я никогда не узнаю, а я валялся на кушетке, внимая его неторопливым рассказам.

Изредка я вещал о своем офисном прошлом, интригах, борьбе за выдуманный нами социальный статус, о попытке семейной жизни, о мелких любовных интрижках. В ответ на каждую такую новеллу Нотов немедленно извлекал из сундука своей памяти аналогичную историю. Каждый раз оказывалось, что мир ничуть не изменился. Люди копошились и расталкивали друг друга локтями, взбираясь на утопическую гору состоятельности десять, двадцать и тридцать лет назад. Менялась лишь внешняя атрибутика состоятельности, люди оставались прежними. Мелкими подлецами, расчетливыми ублюдками, циничными тварями и бюргерской массой.

– Это Система, старик, – каждый раз завершал свой рассказ Нотов. – Она меняет название, но не меняет сути. Люди стадные животные. Они не могут позволить себе остаться неорганизованными. Их стойла опустеют, а в корытах заплесневеет еда.

Нотов был тем, кого называют мудрецами. Возможно, это пришло к нему с возрастом, возможно, в силу давней привычки непрерывно курить траву. Кто знает? Правда, мне казалось, что трава уже давно не производит на его организм никакого эффекта.

Иногда в выходные мы покупали мясо и делали шашлык, запивали его дешевым красным вином, а потом курили и вновь ныряли в разговоры. Впервые за все эти годы я почувствовал себя дома. После ежедневных поисков Ани я все чаще возвращался сюда, пока наконец не перебрался насовсем. Нотов выделил мне дальнюю комнату, на полу которой лежал высокий матрас, а в потолке было прорезано окно вроде тех, что делают в крышах загородных домов. По утрам, прежде чем встать с постели, я подолгу глядел в окно на небо. Иногда на него садилась какая-нибудь птица и начинала по-хозяйски расхаживать, оставляя на стекле следы своих мокрых красных лап. Я кидался в нее скомканными бумажками, но как правило птица никак не реагировала на эту мнимую опасность.

Свою квартиру я пересдал изящной тридцатилетней девушке с огромными синими глазами. У нее была добрая улыбка и изможденное лицо. Ее муж работал в ремонтной бригаде на железнодорожном вокзале. Работа ответственная, говорила она про мужа, что не мешало ему пить, как свинье. У них был шестилетний кареглазый мальчик. Как они жили втроем в моем «домике Тыквы», ума не приложу. Иногда она угощала меня котлетами, которые готовила сама. Она всегда была очень опрятная и какая-то свежая. Каждое утро мы встречались по дороге к метро. Она работала на «Савеловской», медсестрой в больнице. Зарплата так себе, не разгуляешься. Я сдавал ей квартиру за те же семь тысяч рублей. Девушку звали Оксана. Она была классическая русская домохозяйка, ничем не примечательная. Позднее она рассказала мне, что по выходным снимается в порнофильмах. Ребенок часто болел, ей нечем было платить за врачей и лекарства.

Я купил себе белый плед, связанный крупными косами, подобно тому, как вяжут свитера, и каждый вечер кутался в него, слушая Нотовские байки. Я так сжился с этим пледом, что готов был ходить в нем на работу. Не считая носков, он был единственной по-настоящему теплой вещью в моем гардеробе…

Как-то я взял отгул. Не потому, что мне что-то было нужно, а потому, что неотгуленные дни у нас не оплачивались. Кажется, это была среда. Полдня я бесцельно шатался по городу, а к вечеру приехал в гараж. Нотов копошился во дворе с очередной тачкой, а я завалился на продавленный диван, откупорил бутылку дешевого виски и стал слушать Нотовскую музыку, к которой прикипел душой за последнее время. Джими Хендрикс, Боб Марли, «Doors». Не знаю, как долго это продолжалось. Телевизор работал с выключенным звуком, транслируя какие-то сюрреалистические мультфильмы. Я думал о том, что все эти музыканты стали моими героями. Я полюбил эту музыку, будто сам жил в то время. Темнело. В полуоткрытую дверь заползла промозглая ночная весна. Я поставил диск «Nirvana» – «Unplugged», вернулся на диван и стал думать о том, что все мои герои мертвы, но я не нахожу в этом ничего странного. В этот момент с улицы вернулся Нотов. Запер дверь, снял промасленную куртку цвета хаки и, улыбнувшись, спросил:

– Ну, ты наливаешь или как?

Мы крепко выпили в тот вечер, и я рассказал ему про бунт. Я говорил долго, глядя прямо перед собой. Оказалось, что мне даже не нужна аудитория. Просто говорить, впервые рассказать то, что видел собственными глазами, то, что почти вытравил у себя из памяти, пряча от следователей ОСБ, и коллег почтарей, и случайных прохожих. Я рассказывал про общий сбор, и про танцующие толпы на улицах, про чертов раскол и последнюю ночь в том борделе. Про Загорецкого и революцию. Про оружие, которое так и не появилось, про солдат, для устрашения бьющих дубинками в щиты. Про охранников в масках и разгромленный офис. А еще про тюрьму, про слепящий свет и всхлипывающего бухгалтера. Про глаза Володи и смех следователей. Нотов за все это время не проронил ни слова. Он сидел за столом и вертел в узловатых пальцах свернутый из папиросной бумаги косяк, постукивая им о столешницу или поправляя края.

– Знаешь, как пахнут горящие деревянные дома? – зачем-то спросил я Нотова.

– Они пахнут гарью. А еще смолой. И чужим страхом, – кивнул он. – Это запах паники. Вставай.

Мы вышли на улицу и прошли в один из трех Нотовских гаражей, где стояла зачехленная машина. Это был старый советский автомобиль. «Семерка», вроде тех, на которых «бомбят». Нотов открыл багажник, и я увидел железный ящик с какими-то индикаторами и проводами.

– Это что? – непонимающе уставился я. Нотов залез в салон и включил магнитолу:

– «Мы свое призванье не забудем», – зазвучали из колонок знакомые позывные. Нотов достал из бардачка маленький черный микрофон на гибком проводе, поднес его к губам и тихо сказал: – Добрый вечер, страна. В эфире «Радио Гутен Таг». Не всегда хорошие новости.

– Это ты?! – Я сел на пол, и в голове закружились воспоминания тех дней. Последний эфир «Гутен Таг» в ту ночь в клубе. – «На город движутся армейские грузовики. Вы проиграли, ребята! Не подставляйте ваших людей. Оружие нужно было брать в руки с первого дня. Или вообще не выходить на улицы. Система не ведет переговоров». Так, кажется, ты сказал?

Мы вернулись в комнату. Я лег на диван и запрокинул голову, выпуская под потолок струи серовато-зеленого дыма:

– Нотов, скажи, у нас были шансы?

– Шансы? – Он на секунду задумался. – Не больше, чем у улитки в десяти метрах от катка. Одна надежда, что каток ржавый, советский, и не доедет до улитки. Но картель не каток. Он доехал. Он не мог не доехать.