Когда явились ангелы (сборник) - Кизи Кен

Так что я мало участвовал в дальнейших событиях дня. Я надел самые темные свои очки, нацепил улыбку и держался в сторонке. Во мне поселился страх, такой глубокий, всепроникающий, что я уже не боялся. Я отрешился, и эта отрешенность стала в конце концов единственным, на чем я мог держаться. Тверже страха, тверже веры, тверже Бога была эта твердыня отрешенности. Она блестела передо мной, как драгоценный камень, и все, что происходило в оставшиеся часы погубленного праздника, виделось сквозь ее алмазные грани. Поскольку это был день рождения нашей страны, оптика моя и фокусировалась на стране, показывая мне ее упадок и болезни, как патологу – микроскоп.

Изъяны, прежде спрятанные от глаз, открылись, как ножевые раны. Куда ни обращал я взгляд – в себя ли, вовне, – я всюду видел приметы слабости и несчастья. Я видел их в самодовольных нарочито мужественных улыбках мужчин и в завистливых расчетливых глазах женщин. Видел в полусозревшей алчности перед барбекю, где сражались за лучшие кусочки, чтобы бросить их полусъеденными в опилки. Слышал в заезженных шутках у пивного бочонка, в неискреннем пении любимых старых песен под гитару.

Видел в сплошном – бампер в бампер – потоке автомобилей, прущих на фейерверк на городском стадионе, и в каждом гудке и рывке современной машинерии слышалась обреченность варварского Рима. Но больше всего увидел в событиях, произошедших поздним вечером, когда мы уезжали после фейерверка.

Сам фейерверк прошел уныло. Слишком много народу, мало места для машин, и к тому же вход на стадион преграждала демонстрация «Вон из Вьетнама!» с пацифистскими плакатами и скандальным мегафоном. Футбольный стадион колледжа 4 июля в 1970 году – не самое подходящее место для антиамериканских транспарантов и маоистских лозунгов, и шумные борцы за мир, естественно, привлекли враждебный отряд правых патриотов. Эти обалдуи были так же неотесанны и тупы, как те длинноволосы и безмозглы. Мегафонный спор перерос в возню, возня – в драку, и налетели полицейские. Наша компания с фермы повернула назад к автобусу и наблюдала оттуда.

Женщины сидели в открытой задней части кузова, чтобы видеть небо, мужчины остались внутри, подкреплялись из рыболовного ящика М'келы и продолжали дневные дискуссии. М'кела избегал смотреть на меня. А я сидел и молчал; руку дергало, мозг был как перегоревший предохранитель.

Полицейские в машинах приезжали и уезжали, усмиряли пьяных, утаскивали демонстрантов. Дэви сказал, что все это дело – фингал на лице Америки. М'кела утверждал, что эта свара – цветочки, а худшие беды СШ Америки впереди. Доббз не соглашался с обоими и высокопарно заявлял, что эта демонстрация демонстрирует, насколько свободно и открыто наше общество, что в ткань нашего коллективного сознания вплетен корректирующий процесс – доказательство, что американская мечта еще работает. М'кела захохотал: «Работает? Где работает?» – и потребовал назвать хоть одну область, хотя бы одну, где работает эта чудесная мечта.

– Да прямо здесь, у тебя перед глазами, брат, – дружелюбно ответил Доббз. – В области равенства.

– Ты меня разыгрываешь? – взвился М'кела. – Равенства?

– А посмотри. – Доббз раскинул длинные руки. – Мы все в передней части автобуса, правильно?

Все рассмеялись, даже М'кела. Хоть и бессмысленное, замечание вовремя погасило спор. Вдалеке оркестр доигрывал «Янки дудль», в небе вспухал и рассыпался финал фейерверка. Довольный собственной своевременной дипломатией, Доббз повернулся на водительском кресле, завел мотор и направил автобус к выезду, пока не повалили остальные. М'кела откинулся на спинку и помотал головой, явно желая снять напряженность ради дружбы.

Но при выезде со стоянки, словно злой этот алмаз не мог отказать себе в последней насмешке, Доббз задел бортом новый белый «малибу». Ничего серьезного. Доббз вышел, чтобы осмотреть чужую машину и извиниться перед водителем; мы вышли следом. Повреждение было пустячное, хозяин дружелюбен, но жена почему-то перепугалась при виде странной компании, вылезшей из автобуса. Она попятилась, словно мы были «Ангелы ада».

Доббз не захватил с собой ни прав, ни другого документа, поэтому М'кела предложил свои вместе со стодолларовой банкнотой. Водитель посмотрел на маленькую вмятину в молдинге, потом на широкие плечи и голую грудь М'келы и сказал:

– Да ерунда. Бросьте. С кем не бывает. Страховщики оплатят. – И даже пожал М'келе руку, вместо того чтобы взять деньги.