Рэгтайм - Доктороу Эдгар Лоренс

Моргановские помощники пришли вместе с арабами и вытащили патрона на поверхность. Он был снова вмонтирован в верблюда и влеком теперь подальше от пирамид. Утреннее небо сияло по-своему, надо отдать ему должное. Морган глянул на Великого сфинкса и увидел на нем массу людей, копошившихся, как черви. Одни угнездились промеж когтей, другие забрались в дыры лика, третьи махали прямо с макушки. Морган вскинулся: осквернители были в форме бейсболистов. Вокруг сфинкса фотографы расставили свои треноги, засунули головы под черные тряпки и выставили зады. «Бога ради, что здесь происходит?» — спросил великан. «„Нью-йоркские гиганты“ выиграли вымпел и сейчас совершают кругосветный тур», — ответствовал помощник. «Вымпел? — спросил Морган. — Что они выиграли? Вымпел?» К нему бежал, клацая по священным камням подкованными башмаками, уродливый коротышка с огрызком сигары в зубах. «Менеджер Мак-Гроу спешит засвидетельствовать вам почтение», — пояснил помощник. Не сказав ни слова, Морган пхнул каблуками своего дромадера, и они помчались галопом к пароходу.

Вскоре после этих приключений здоровье Моргана внезапно покачнулось. Он потребовал, чтобы его перевезли обратно в Рим. Он был далеко не несчастен, придя к заключению, что упадок здоровья как раз и есть тот самый знак, которого он ждал. Он так безотлагательно был снова нужен на земле, что его освободили от обычных погребальных ритуалов — имелась в виду новая пирамида, должно быть. Члены семьи встретили его в Риме. «Не печальтесь, — сказал он им. — Война ускорит все дело». Они не понимали, о чем он говорит. Они сидели у постели, когда он умер не без приятного предвкушения в возрасте семидесяти шести лет.

Вслед за смертью Д. П. Моргана произошел несчастный случай с эрцгерцогом Францем-Фердинандом. Он приехал в Сараево, столицу Боснии, с невинной целью проинспектировать войска. С ним была, как положено, и супруга, графиня Софи. Эрцгерцог по привычке держал свой шлем с плюмажем на сгибе руки. Вдруг какой-то сильный грохот, изрядно дыму, крики, и вот, пожалуйте, с ног до головы августейшая чета засыпана известкой. Какой-то дурак бросил бомбу. Мэр умирает от ужаса. Эрцгерцог в ярости. «День испорчен», — сказал он и приказал шоферу немедленно выехать из узкого городка. Шофер загазовался и повернул «даймлер» не туда, куда надо. Он остановился, переключил скорости и стал разворачиваться задним ходом, и тут как раз случился рядом Гаврило Принцип, один из террористов, который уже отчаялся убить сегодня эрцгерцога. Увидев счастливую возможность, патриот скакнул на подножку безобразно неуклюжего автомобиля, нацелил пистоль в эрцгерцога и потянул курок. Выстрелы. Графиня Софи падает Францу между колен. Кровь фонтаном из горла Фердинанда. Крики. Зеленые перья плюмажа краснеют от крови. Солдаты, как всегда вовремя, хватают убийцу. Борьба — в их пользу, припечатан к земле. Волокут — куда? — в тюрьму, конечно.

Нью-йоркские газеты сообщили эту новость как проявление насилия, свойственного Балканским государствам. Мало кто из американцев чувствовал особую симпатию к убиенному наследнику австро-венгерского трона. Один лишь волшебник Гарри Гудини, читая за завтраком газету, был неприятно удивлен гибелью старого знакомого. Подумать только, сказал он сам себе. Подумать только. Он вспомнил флегматичную физиономию эрцгерцога, взирающего на него из-под короткой щетки своих волос. Священным трепетом наполнила его за завтраком мысль о том, как легко может быть сброшен на свалку носитель власти и мощи огромной империи.

Так уж случилось, что именно в этот день у Гудини был назначен очередной сногсшибательный кунштюк, иначе он, конечно, даже без всякого сомнения уделил бы смерти эрцгерцога гораздо больше внимания. Пришлось, однако, выйти из дома, кликнуть кеб и отправиться в центр, на Таймс-сквер. Здесь через полтора часа при стечении многих тысяч его связали в смирительной рубашке, прикрепили за лодыжки к стальному тросу и стали подтягивать вверх ногами на высоту башни «Таймса». С каждым поворотом лебедки, стоявшей на крыше внушительного здания, он поднимался выше на несколько футов и все больше и больше раскачивался под ветром. Толпа ликовала. Был теплый день, и небо голубело. Чем выше он поднимался, тем больше удалялись звуки улицы. Он видел свое имя вверх тормашками, начертанное на фасаде «Палас-театра» в пяти кварталах к северу. Автомобили трубили, трамваи сбивались в кучу на Таймс-сквере, когда водители останавливались посмотреть на великий шухер. Полиция на приплясывающих коняшках свистела в свистки. Все было вверх тормашками — автомобили, люди, полиция (упоминается отдельно от людей, поскольку верхом), тротуары, здания, и это естественно. Небо — в ногах! Гудини вздымался мимо огромного табло бейсбольной информации, прикрепленного к фасаду небоскреба. Он глубоко дышал и находил успокоение в опасности — это чувство вырабатывается годами физической дисциплины. Он приказал ассистентам поднять его приблизительно до двенадцатого этажа, достаточно высоко, но и не слишком высоко для зрителей. План был таков: на данной высоте начинается ожесточенная борьба со смирительной рубашкой, победа за нами, гадость эта летит вниз, а Гудини выбрасывает свое тело вверх подобно лезвию складного ножа и захватывает кабель, прикрепленный к его лодыжкам. Затем он встает на изгибе крюка подобающей человеку частью тела вверх и, приветствуя толпу, своими собственными руками начинает спуск. Гудини сравнительно недавно почувствовал большое облегчение в отношениях с самим собой. Тоска по матери, страх потерять зрителей, подозрение, что его жизнь никчемна, а достижения его смехотворны — все это осталось, но он легче это переносил. У него появилось новое увлечение — срывание масок с шарлатанов-спиритуалистов. Он являлся на сеансы и разоблачал поддельных медиумов, раскрывал и предавал общественному презрению ловушки и устройства, которыми дурачили простаков. На массовых представлениях он вставал и предлагал господам оккультистам пари на 10 000 долларов в том, что любое из их магических чудес он, Гудини, сможет повторить при помощи механизмов. Пресса и публика просто с ума сходили от этого нового направления его творчества. У него было смутное чувство, что раз его мама мертва, он должен защищать небеса, ибо и сам к ним теперь имеет некоторое отношение. Быть может, он уже и приближается к границам региона, где она теперь обитает. Частные детективы выслеживали для него сеансы спиритизма во всех городах, где он гастролировал. Он приходил на них загримированный под седовласую вдову под вуалью. Цап — вытаскивал из-под стола электрический моторчик, придававший предмету вращение, хвать — срывал покрывало со спрятанной виктролы, оп-па хватал за шиворот соучастника, притаившегося за шторой. Засим торжественное снимание парика и объявление собственной персоны. Повестки в суд дюжинами, пачками. Такова жизнь. Гудини понял, что достиг уже нужной высоты. Ветер здесь был несколько сильнее. Он чувствовал, что начинает вращаться. То перед ним были окна башни «Таймса», то открытое пространство над Бродвеем и Седьмой авеню. «Эй, Гудини», — позвал какой-то голос. Ветер повернул Гудини к зданию. В окне двенадцатого этажа стоял усмехающийся мужчина. «Эй, Гудини, — сказал он, — етит твою, Гудини». — «Взаимно, Джек», — ответил ему волшебник. Он мог бы освободиться от смирительной рубашки меньше чем за одну минуту, но в этом случае публика была бы чрезвычайно разочарована. Поэтому он стал изображать свирепую борьбу. Ахи и охи долетали снизу. Вскоре вся его верхняя половина, включая, конечно, и голову, вроде бы окончательно запуталась. В темноте смирительной мануфактуры он решил на мгновение передохнуть. Итак, он висел вниз головой над Бродвеем, шел 1914 год, эрцгерцог Франц-Фердинанд только что был убит. В этот момент некий образ из прошлого возник в сознании Гудини. Он увидел Малыша, мальчишку, глядящего на свое отражение в сияющих фарах автомобиля.