Всемирная Выставка - Доктороу Эдгар Лоренс

24

Зима ничего хорошего не сулила. Однажды ночью я проснулся, слышу — отец с матерью ссорятся. Они были в другом конце квартиры, но слова матери я отчетливо расслышал. Она говорила, что отец потерял магазин. Потом донесся отцовский голос, но слов я не разобрал, лишь по интонации понял, что он ее горячо о чем-то упрашивает. Говорил он довольно долго.

— Капитала ему не хватило, надо же! — послышалось в ответ. — Да ты его весь проиграл. Вместо того чтобы заниматься бизнесом, дулся в карты, везде болтался да нос задирал — тоже мне, шишка. А Лестер тем временем тебя обкрадывал.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь, Роуз, — проговорил отец.

— Еще как понимаю, — донесся голос матери. — Ну да, времена тяжелые, это конечно, но ведь живут же другие как-то. А ты расслабился. Надо было затянуть ремень потуже. Сократить расходы, никаких кредитов, побольше оптовых сделок — как вести бизнес, я без тебя знаю. Если бы я там всем заправляла, не попал бы ты сейчас в такую передрягу.

Не дослушав спор до конца, я заснул. Но утром все было как всегда. Отец ушел на работу. Дональд — в школу. Мать накормила меня завтраком и спросила, все ли я уроки сделал.

Я понял, что они по-разному воспринимают ситуацию. Что-то произошло, но отец, похоже, считал, что он может еще все исправить, а мать убеждала его, что исправлять что-либо уже поздно. В разрозненном, отрывочном виде я этот спор слышал на протяжении уже нескольких недель — иногда поздним вечером, а иногда обиняками, иносказаниями они возобновляли его прямо при мне, за обеденным столом. В голосе матери звенели пророческие нотки. Она говорила так, будто что-то уже случилось, хотя не случилось еще ничего. Это меня особенно возмущало, при том, что я знал, что она, видимо, трезвее отца смотрит на вещи. Он все еще надеялся. Он настаивал: дескать, можно еще сделать то, можно это, и хотя меня его слова не особенно убеждали, но то, что она к его намерениям относится без всякого уважения, вообще не принимает его всерьез, меня возмущало.

— Опять сказка про белого бычка, — отмахивалась она. — Ну какой банк даст тебе ссуду при таком состоянии дел, как у тебя.

Ужасное событие надвигалось все ближе, ближе, но произойдет ли? Для каждого из нас это был вопрос жизни. Дональд все так же работал по субботам в отцовском магазине, как повелось с тех пор, когда ему исполнилось тринадцать. Денег он не получал, считалось, что это его долг по отношению к семье, и он его ревностно исполнял. Я тоже изъявил желание участвовать в общем деле. Стал по субботам ездить в магазин помогать Дональду. Окрепнув, я стал с ним вместе развозить покупателям товары на дом. Торговая Шестая авеню примыкала к жилым кварталам. Небольшие особняки и доходные дома между Шестой и Девятой авеню по обеим сторонам от Бродвея вмещали в себя население целого небольшого города, так что было где развернуться. Дональд доставлял пластинки, заказанные по телефону, кроме того, приемники и граммофоны, оставленные для ремонта. Иногда его маршрут пролегал к югу, в район 14-й улицы, где были склады оптовиков, снабжавших отца запасными частями и пластинками. Мне эти поездки были страшно интересны, во мне все трепетало, и я не боялся, потому что рядом был старший брат. В пятнистой тени надземки Третьей авеню мы проходили под черной стальной эстакадой, которая тряслась и гудела так, что дрожала мостовая, когда вверху с громом прокатывались невидимые поезда. Это был самый громкий шум в мире. Какой-то ураган звуков; когда поверху катил поезд, услышать, что тебе говорят, было невозможно. Там и сям видны были шпалы, между которыми — ничего, один воздух. Люди жили в домах, у которых окна третьего или четвертого этажа выходили прямо на пути, так близко, что, если захочешь, можешь выпрыгнуть на железную дорогу, а прожектор грохочущего локомотива светил по ночам в комнаты. Мы проходили мимо христианских благотворительных ночлежек, у дверей которых слонялись мужчины в мятых кепках и потертых пальто, озирая всех проходящих мимо; смотрели на рекламы татуировочных заведений и парикмахерских, где за стрижку и бритье брали пятнадцать центов, а то вдруг попадался ломбард с выставленным у дверей деревянным индейцем или тир — десять выстрелов за десять центов. Люди с рекламными досками на спине и груди и буклетиками в руках расхаживали по улицам, прославляя «Веселое ревю» и «Олд-Голд»: «Есть сигареты дешевле, но нет лучше». Мы останавливались под навесами кинотеатриков, рассматривали в их витринах кадры из фильмов и фотографии кинозвезд, о которых я слыхом не слыхивал. Как объяснил Дональд, там люди за десять центов просиживают целый день — просто чтобы было где выспаться. Разносчики продавали у тротуара с тележек все что угодно: обувь, галантерею, фрукты, даже книги. Какие-то мужчины спали в подъездах, подложив руки под голову, — взрослые мужчины, а спали свернувшись калачиком, прямо как я. Подъезд для них дом родной. Все это видя, как мог я не понять значение бизнеса? Урок достаточно наглядный. Мы с Дональдом продирались сквозь толпы, ожидающие, когда светофор зажжется зеленым, Дональд бесстрашно прокладывал путь в скоплении такси и грузовиков; трамваи, пробегая в тени надземки, сигналили нам звонками, и брат безошибочно выводил меня куда надо — на склады и в конторы, где нас ожидали и где для нас приготовлены были коробки, помеченные отцовским именем. Отец еще существовал в мире бизнеса, и это меня ободряло. Брат знал в городе все ходы и выходы. И вот мы снова в магазине, люди заходят, что-то покупают. Магазин как магазин. Неужто этого недостаточно?