Йод - Рубанов Андрей

Вдобавок грудь моя порезана во многих местах. Длинные, тонкие, коричневые отметины. Есть более старые, есть совсем свежие, они залеплены пластырем. Шрамы всегда настораживают даже самых агрессивных.

Впрочем, вероятнее всего, я уклонюсь от конфликта. Грубый скандал с юными гибкими гераклами оскорбит мой вкус. У меня интимные отношения с насилием, и внешне я намерен быть тихим и доброжелательным. Мне даже нравится, что вокруг намусорено. Это соответствует моему внутреннему состоянию. Бесшумный психопат, я спокойно принимаю реальность такой, какова она есть. Не обращаю внимания на мелкие недостатки, а достоинствам рад. Плотное пологое дно, прохладная вода, ненавязчивый ветерок, полпачки сигарет – мало, что ли? Сейчас еще поплаваю, потом будет пиво с шашлыками.

Покурив, иду в воду. Плавать забавно, но только первые две-три минуты, прохладная вода быстро отрезвляет; выгребаю к середине пруда, ложусь на спину и решаю больше не курить траву на пляже, чтоб не переводить продукт.

Допустим, не обманул бы меня мой друг, ныне враг, несостоявшийся мертвец Михаил. И имел бы я сейчас чемодан долларов и веру в красоту, гармонию и справедливость. И нырял бы не в подмосковной луже, а, допустим, в Карибском море, предварительно уплатив большие тыщи. И что? Было бы примерно то же самое. Тапочки, купания, расслабленные прогулки, жареное мясо. Ясная голова отменно выспавшегося человека...

Ладно, ладно. Это я слукавил. Конечно, совсем не то же самое. Там пальмы вместо берез. Солнце щедрее. Песок нежнее. Вода теплее и прозрачнее. И очень мало русского мата. Подмосковье – это скучно, а Карибы – это круто. Ты на Карибах, ты состоялся.

А я не состоялся, я никто. Всего лишь еще один живой. Ни на что не способный. Отовсюду или изгнан, или сам ушел. Из бизнеса, из тюрьмы, с войны чеченской. Из семьи. Днем, в знойный час на повороте к вечеру, после пива с шашлыками, после рассматривания упавшей на единственные штаны капли кетчупа (говорят, кетчуп похож на кровь, что за чепуха?), мысли о том, что я ни на что не годен, меня не одолевают. Они придвинутся потом, ближе к ночи.

Тогда войду в состояние поражения и буду думать, что я такое.

Здешние люди презирают суету. Они не ленивы и не выглядят сонными, но не выглядят и покорителями миров. «Надо будет – покорим, а пока и так нормально», – читается на их лицах. Москва рядом, все амбициозные и подвижные давно там. Или совсем уехали, или работают. Рано утром едут туда, вечером обратно. Прочие счастливы статусом местных. Юноши в кепках. Пивные животы, но есть и мускулы. Девочки большеглазые, с прямыми носами, многие – натуральные блондинки. Любят солярии, в городе бум соляриев, тут и там встречаю дочерна загорелые мордашки, это модно. Еще налицо бум бильярдных, но пока все заведения – шалманы. Я как-то зашел, и в нос ударил табачный смрад, смешанный с запахом пролитого на пол или на столы и там высохшего пива; меня тут же назвали «братаном», я кивнул и ретировался.

Возвращаюсь домой. У входа в подъезд фланирует шестидесятилетний жилистый человек Жора, мой сосед 4 сверху. Регулярно уже несколько лет он занимает у меня

на водку. Когда приезжаю в гости к родителям, он видит мою машину в окно и стремглав мчится, иногда босиком, чтоб перехватить желанного гостя в подъезде. Теперь машины у меня нет, я приехал – и не уехал, мы с Жорой видимся каждый день, Жора имеет от меня пятьдесят целковых в день и счастлив, насколько я понимаю. Он напоминает мне дядю Игоря, только на более ранней стадии. Дядька теперь совсем пропащий человек. Мои попытки навестить его, чем-то помочь глупы и бессмысленны: он открывает мне дверь не каждый раз, а если открывает, бормочет что-то и ждет, когда я уйду. Ему стыдно, что он теперь такой. Он живет в стыде и досаде, в его квартире даже запаха нет, он ничего в ней не делает, не готовит, не стирает одежду и даже, наверное, не испражняется, только пьет и спит. У него нет веника, утюга, расчески, холодильника и горячей воды. Если свет отключают за неуплату, дядька может сказать матери, и она тогда идет в банк и погашает долг своего брата. Но может и не сказать – если в нем просыпается гордость. Алкоголики вообще люди гордые.

А Жора не такой, он всего лишь выпивоха. Офицер флота на пенсии. Полгода занимает, по-черному пьет, опускается – потом приходит сухой, приносит то ведро грибов белых, то вязанку свежайшей воблы. Со словами: «Не побрезгуй». Я не брезгую. Брезгливым в моей стране делать нечего.