Р.А.Б. - Минаев Сергей

– Из города. Работу искать, – как можно спокойнее брякнул я, немного склонив голову набок. – Траншеи теперь спецтехника копает. Говорят, в деревне можно подработать. Там, где еще восстановление не началось.

При слове «восстановление» «барсы» переглянулись.

– Из Москвы! – присвистнул рослый. – А чего у нас чалишься, не в столице?

– Там теперь картель, людей в офисы нанимают на два-три часа. Как проституток.

– А чего в рюкзаке? – резко спросил стоящий справа лопоухий парень лет девятнадцати с веснушчатым лицом.

– Водка.

– Водка – это хорошо, – осклабился тип слева, татарин с косым шрамом на левой щеке. – У нас тоже есть.

Рослый поднял на него глаза. Потом перевел взгляд на меня. Лицо его потеплело.

– Ну, садись, Исаев!

– Может, я дальше пойду? – неуверенно предположил я.

– Куда?

– Черт его знает!

– Некуда идти. Щас ночь. И комендантский час. Вот! – Рослый поднял палец вверх. Я стащил с плеч рюкзак, засунул в него руку, извлек бутылку водки и поставил на землю. Троица принялась рассаживаться у огня. Достали стаканы.

– Ну, наливай! – предложил лопоухий. Я не спеша наполнил стаканы.

– Будем! – гаркнул рослый. Все замерли в ожидании того, как я сделаю первый глоток. Я в два приема опорожнил стакан. Вслед за мной выпили и «барсы».

– Теперь за знакомство, – предложил татарин, налив уже самостоятельно. Ребята представились, но я не запоминал имен, полагая, что разговор все равно будет безымянный, на «ты», «земеля» и «брат».

– Ну и как там, в Москве? – спросил рослый, с интересом посмотрев на меня.

– Плохо, – честно ответил я.

Следующие полчаса прошли в разговорах о зажравшейся Москве и москвичах, воспоминаниях о времени «до кризиса», о том, кто кем был «до войны». А ночь была такая тихая, что словосочетание «до войны» заставляло меня каждый раз вздрагивать от непонимания того, в каком времени я нахожусь. Я рассказал им пару офисных историй, все дружно посмеялись, потом разговор перешел на войну. Мою бутылку сменила следующая, достали сигареты, перешли на обсуждение «восстановления» и грядущих перемен, а в небе появилась полная луна, и, глядя на нее, я снова и снова вспоминал убийство Нестерова.

Практически посекундно, как вспоминаешь финал страшного кино.

Послышались шаги, ребята насторожились, вскочили, из-за кустарника показались люди: колонна «барсов». Увидев вооруженных людей, я тоже поднялся. «Барсы» шли мимо, человек пятьдесят в выцветшем камуфляже и стоптанных ботинках. Мои собутыльники стояли пошатываясь и отдавали честь. Подумав, что эта неуклюжая колонна напоминает недобитых орков из фильма «Властелин колец», я последовал их примеру и приложил раскрытую ладонь к виску. Изредка из колонны приветствовали нас веселыми окриками на татарском. Наш татарин отвечал, широко улыбаясь. Наконец колонна скрылась в ночи.

– К пустой не прикладывают, – назидательно сказал татарин.

Я кивнул. Он сделал знак рукой и пошел вперед. Все двинулись за ним. Обогнув кустарник, мы подошли к покосившейся сторожке с разбитыми окнами. В сторожке стоял стол, вокруг – четыре лавки. На столе две бутылки водки, сало и буханка черного хлеба.

Беседа пошла вязкая, ни о чем, я перестал следить за ее ходом, а потом и вовсе выпал. Начало дико ломить шею и виски. Я тер их ладонями, пытаясь восстановить кровообращение, – не помогало. Я тупо уставился в разбитое окно, не в состоянии отделаться от воспоминаний. На периферии сознания вдруг мелькнула мысль, что я его не добил, что Нестеров потерял много крови, но врачи его вытащат, и он примется искать меня. Рыскать по окрестностям Казани, по деревням и селам. Потом из Москвы приедет специальная бригада, и они меня найдут. Вернуться, мелькнуло в голове, вернуться и проверить.

– Сань, ты пить-то будешь? – обратил меня к реальности лопоухий.

Я, не глядя, подставил стакан.

– Келдыришь много, – услышал я.

– Чего?

– С такими руками тебе работу трудно найти, – криво осклабился татарин.

Я опустил глаза и посмотрел на свои пальцы. Они дрожали. Мужики дружно засмеялись и чокнулись. Выпив, я поставил стакан на землю и обхватил себя руками, стремясь унять дрожь. «Барсы» продолжили беседу. Я улавливал лишь отдельные слова: «свобода», «прежние», «перемены», «мигалки» и «вернуться». Меня сильно знобило.

– А не спеши ты нас хоронить, а у нас еще здесь дела! – затянул рослый. – У нас дома детей мал-мала. Да и просто хотелось пожить.

– У нас дома детей мал-мала. Да и просто хотелось пожииииить, – подхватили его товарищи.

– А не спеши ты нас не любить. А не считай победы по дням. Если нам сегодня с тобой не прожить, то кто же завтра полюбит тебя, – разрезали ночь знакомые со студенческих лет слова.

– О чем думаешь? – хлопнул меня по плечу татарин.

– О мертвом человеке, – выдавил я, едва разлепляя губы.

– А чего о мертвом думать? Ему сейчас лучше, чем нам.

– А вдруг он живой?

– Тогда помучается вместе со всеми. Живых нет, брат. Все мы мертвые. – Он взял бутылку и налил себе еще. – Покоя нет.

– А вообще он бывает, покой?

– Говорят, есть места, – татарин мечтательно посмотрел вдаль. – Вась, ты про Урахчи слышал?

– Ну, слышал чего-то, – отозвался рослый, – там, говорят, места какие-то странные. Дурные.

– Сам ты дурной! – татарин сплюнул на землю. – Мне дед рассказывал, там вроде деревня есть. Еще с революции или раньше. В тех местах, в лесу. Говорят, люди там до ста двадцати доживают.

– А что за люди-то? – лопоухий застыл с открытым ртом. Свет болтающейся под потолком лампочки, ложившийся на него, делал его похожим на каменную бабу.

– То ли, по-вашему, староверы, то ли секта какая. – Татарин закурил. – Дед говорил, их и при советской власти не трогали. Секретари райкомов туда лечиться ездили.

– Чего лечить-то? – переспросил я, украдкой глядя на свои руки.

– Болезни всякие. Душу. Потом, уже в наше время, «новые русские» туда на вертолетах летали. Говорят, большие бабки отдавали, чтобы туда попасть. Даже остались некоторые, насовсем.

– Кто?

– Кому больше идти некуда. Кто потерялся. До сих пор там живут. Всех принимают.

– А разве душу можно вылечить? – спросил лопоухий.

– А у тебя болит? – заржал Вася.

– А фиг ее знает, – пожал плечами лопоухий, – может и болит.

Кажется, он был совершенно пьяный.

– Душу нельзя вылечить, ее можно только спасти, – зачем-то сказал я.

Татарин бросил на меня косой взгляд и продолжил:

– Отец с дедом в тех местах охотились. Рассказывали, места там и правда волшебные. Лес по берегам реки, а берега какие-то ломаные. Но главное – воздух. Вроде обычный, а вроде так обволакивает, что руками можно потрогать.

– А далеко отсюда?

– А кто его знает! До Урахчи далеко. Вроде можно на поезде доехать… Я слышал, станцию открыли. Там, – он махнул рукой, – за лесом, где раньше пригородные поезда ходили. До войны…

«Кому больше идти некуда. Кто потерялся». Сидеть стало тяжело. Я лег спиной на лавку и продолжал слушать, глядя в потолок.

– Это сколько же туда ехать? – присвистнул Вася. – И где там-то искать?

– А зачем тебе? – скривился татарин. – Тебе туда не надо.

– А все-таки душу можно вылечить? – не унимался лопоухий.

– Старики рассказывали, баба одна не могла долго родить. И вот, короче, ей сказали…

Уже не слушая дальше, я провалился в сон. Мне снился лес, стоящий стеной, а за ним поляны с маленькими, мультипликационными избушками. И вокруг них степенно вышагивали люди в белых одеждах. Седые старики и старухи. Это была та самая деревня. Иногда попадались другие, в серых накидках или плащах. Я отчего-то знал, что они родились не здесь, а когда-то сюда попали. Дошли. И картинка словно напрыгнула на меня, я стал различать лица до мельчайших подробностей. Я увидел бомжонка, и Загорецкого, и Евдокимова, и Аню, и еще каких-то до боли знакомых людей, возможно, работавших со мной в корпорации или стоявших тогда рядом, на улице. Из-за избушки вышел мужик, охранник, сидевший со мной в «Б-блоке». Он стал вглядываться в небо, будто пытаясь найти меня, но мое лицо было таким большим, что он не смог бы разглядеть меня на фоне облаков. А из-за его спины вышел Нестеров. Одной рукой он держался за горло, а вторую все вытирал об одежду, будто стирая следы крови. Но крови не было. Ни на руке, ни на горле. Кажется, он это и сам понял. Он вдруг начал расти, взметнулся над крышами изб, потом над верхушками деревьев, потом еще выше… и вот уже он лбом столкнется сейчас со мной. Он видит меня, открывает рот, чтобы что-то сказать, но я и сам понимаю, что он меня поймал. Он схватит меня за руку и отведет туда… обратно. Нестеров что-то говорит мне про Евдокимова, потом про тех, кто остался на поляне, утверждая, что и они мертвы. Я не слышу его голоса, слова возникают прямо у меня в голове. Он ищет мою руку, а я пытаюсь увернуться, спрятать ее за спину. И тут, совершенно отчетливо, слышу его голос: