Воронья дорога - Бэнкс Иэн

– Ты это всерьез? – повторил я.

– М-м…– кивнула Дженис– Он сам говорил.– И закусила губу.

У Гавина лицо сделалось сосредоточенным, как будто два его мозга приступили к сложной и непривычной процедуре налаживания контакта друг с другом.

– Это как-то связано…—Дженис пошевелила губами – похоже, наполняла воздухом легкие, чтобы договорить,– с замком.– И дернула волосы Гава.

Я недоуменно смотрел на нее.

– С замком? – переспросил я. Но сделал это слишком поздно.

Похоже, этот рывок за волосы, стимулирующий кровоток в непосредственной близости от головного мозга, подтолкнул Гавина к открытию, что рядом с ним происходит не только демонстрация видеофильма. Он посмотрел на свою руку, затем на Дженис (та лучезарно улыбалась ему). И наконец посмотрел на меня. Виновато ухмыльнулся.

Он зевнул, снова посмотрел на Дженис.

– Устал малехо,– сообщил ей и опять зевнул. И опять неубедительно.

– Устал, бедненький? – бодро спросила Дженис, хлопнув ладошкой по мощному плечу Гавина.– Так отдохнуть надо!

– Прентис, расскажешь, чем кончится? – кивнул на экран Гавин, которому предстояло долгое путешествие в царство сна через территорию траха.

– О-хо-хонюшки,– пробормотал я в затворившуюся дверь. И зло глянул на экран.– Чем кончится! – буркнул я.– Это же видео, кретин!

* * *

Я вернулся к социальным переменам, позарез необходимым империи, над которой столь редко встает солнце здравого смысла. Ночь, по всему, предстояла долгая, надо ведь еще дописывать давно просроченный реферат о шведской экспансии в семнадцатом веке. И тут я должен постараться – на скучнейшем семинаре дал волю языку, соотнес со шведскими территориальными приобретениями на Балтике изобретение «шведского стола» (с этическим постулатом «бери, что душа пожелает»). И это ничуть не расположило ко мне профессора, как не сделали этого и дальнейшие мои рассуждения – на тему природной шведской фривольности. И насчет того, что нация, способная дать Генри Киссинджеру Нобелевскую премию мира, рискует получить упрек в отсутствии чувства юмора.

Я вспомнил анекдот про Киссинджера («Нет, Факинджер!»^[76]) и поймал себя на том, что прислушиваюсь к Гаву и Дженис. Они все еще находились в той части своей половой симфонии, когда играет только медь, то есть скрипит и ходит ходуном старая металлическая койка. Все прочее, и особенно vox humana ^[77] вступит позднее. Я укоризненно покачал головой и вернулся к работе. Но то и дело от нужных раздумий или писанины меня отрывали цепкие побочные мысли. Я вспоминал слова Дженис и озадачивался: что же мог сокрыть в своих последних трудах дядя Рори, если он и правда что-то сокрыл. Впрочем, ясное дело, гадать не имело никакого смысла.

И вот, наверное, уже в сотый раз я проклял того клептомана-крохобора, что прихватил в вагоне мою сумку. Может, шарф развернется и негодяя постигнет судьба Айседоры Дункан^[78]?

– О-о… а-а… ы-ы… у-у…– приглушенно зазвучало в моей спальне.

Я заскрипел зубами.

* * *

– Поженились?! – ахнул я, пораженный.

– Так ведь они говорили, что собираются,– ответила мать, наклоняя голову к столу и придерживая у горла шаль с узором пейсли, пока осторожно пробовала большой кусок кремового торта.

Мы находились в «Чайных комнатах миссис Макинтош» на Вест-Найл-стрит. Нас окружали подвесные светильники, деревянные ширмы и скамьи со спинками, которые превращали обычное вешание пальто или куртки на оную спинку в операцию, напоминавшую подъем флага на высокую мачту.

– Но как они могли?! – Я чувствовал, что от лица отливает кровь.– Как они могли со мной так поступить?!

Моя мама, всегда аккуратная и подтянутая, с хрустом вгрызлась в меренговый бок кремового торта, как белый медведь вгрызается в чрево тюленя. Она хихикнула, заметив у себя на кончике носа каплю крема, сняла его мизинцем, мизинец облизала, вытерла нос салфеткой, оглядела зал с его головокружительными скосами и вертикалями ширм и скамей – не заметила ли какая-нибудь посетительница, матрона из среднего класса, этой оплошности. А то, не ровен час, по Галланаху поползут скандальные слухи и в местном бридж-клубе маме накидают черных шаров. Но беспокоилась она напрасно. Насколько я знаю, испачкать здесь тортом нос – это дело обязательное, все равно что на дуэли получить в щеку укол, без которого пьяное прусское офицерье не примет тебя в свой круг. Окружающие нас бальзаковские дамы как одна излучали почти осязаемое желание увидеть что-нибудь этакое, ностальгически-неприличное.