Воронья дорога - Бэнкс Иэн

Боже, а ведь я сама лучшую ночь за последние пять лет провела с Лахи Уоттом. Я была зла на Фергюса, и к тому же Лахи застал меня врасплох. Как он со всей пролетарской прямотой запустил руку в мои волосы, когда мы стояли в большом зале и глядели на этот жуткий витраж, и заставил меня повернуться к нему, и притянул к себе, и засунул язык мне в рот, прежде чем я поняла, что происходит, и было все это как-то ужасно по-детски… Но ведь я – господи боже! – почувствовала себя желанной».

Фиона покачала головой: лучше не думать об этом, что было, то прошло. Лахи приезжал через год и звонил, но она сказала, что встретиться не сможет, и положила трубку.

«Все, проехали…»

Она снова посмотрела на отражение Фергюса. Он крутил баранку. Машина углублялась в лес. Деревья обочь дороги слились в сплошную мглу.

«Я могу его бросить,– подумала она,– могу развестись в любой момент. Но рядом живет мать, и друзей кругом полно – слишком многие полезут в мои дела, пытаясь отговаривать, мирить… Впрочем, можно и просто плюнуть на них. Начать жизнь с чистого листа. Увезти девчонок в Америку или в Канаду. Или махнуть в богемный Лондон, а то и в Париж и там пожить в свое удовольствие…

А можно и остаться. И я, наверное, останусь. Как-нибудь выкручусь. Буду воспитывать дочек, позабочусь о том, чтобы они благополучно прошли трудный возраст, помогу им проложить собственные дороги в жизни, чтобы не стали такими, как я…»

Она смотрела вперед, на серую полосу дороги, бесконечно бегущую навстречу машине. Автомобиль выехал из леса, миновал дома и несколько фонарей. Вдруг его слегка подбросило. Фергюс повернулся к жене, улыбнулся. Она не решила, следует ли улыбнуться в ответ. Поди угадай, что означает выражение его лица и какие мысли бродят в его голове…

Машина пошла враскачку, ее снова тряхнуло. Фиона, глядя вперед, вцепилась в сиденье. Взревел двигатель. Она посмотрела на Ферга, увидела слезы у него на глазах.

– Ферг?

Автомобиль чуть занесло, но он тут же выровнялся. Фиона снова посмотрела вперед, увидела деревья и угол здания. Обеими руками схватилась за «торпеду».

– Ферг!—закричала она.—Осторож…

Глава 13

Когда умерла тетя Фиона, мне было одиннадцать. Помню, я был и рассержен, и обижен, что меня сочли слишком юным и не пустили на похороны. Ведь это был шанс показать, каким я стал взрослым, и, кроме того, в кино и по телику похороны выглядели так романтично и драматично, так интригующе-торжественно-мрачны были люди в черном: губы поджаты, кое у кого слезы на глазах; и эти сочувственные объятья, и приглушенные голоса. Имярек был хорошим человеком и все такое. Но помимо причин для огорчения была и причина радоваться простому факту: она умерла, а я жив.

Как хоронили тетю Фиону, я не видел, но видел в больнице дядю Фергюса. Я тоже там лежал, у меня вырезали аппендицит. И я пошел в его палату – выразить соболезнования.

У него была сломана рука, треснуло несколько ребер, все лицо в синяках и ссадинах – Чингачгук в боевой раскраске отдыхает после битвы с ирокезами. Я в жизни ничего подобного не видал.

Тут и сказать-то было особо нечего, и я не помню, что говорил. Он все твердил, что не может ничего вспомнить – как проехали Лохгайр, так и память стерло начисто. И ему совершенно невдомек, почему Фиона не пристегнулась. Он-то думал, что пристегнулась, но, говорят, не было этого. Как же она так?!

Он заплакал.

* * *

Я сидел на огромной обшарпанной глыбе железобетона. Нога на ногу, руки сложены на груди. Смотрел, как волны внизу набегают на песок, и слушал уханье и завывание вмурованных в бетон чугунных труб и люков.

Был третий день после смерти моего отца. Только что солнце кануло за Норт-Джурой, оставило небо в сияющих кудрях облаков. Небо – сплошь густая синева, облака – широкая гамма красок, от золота до пурпура. Ветер, все еще теплый, налетал с юго-запада; он имел резкий привкус соли. Атлантические волны разбивались о скалы с тучей пенных брызг – отсюда и привкус. Но, кажется (особенно если поднапрячь воображение), был и запах травы – с лугов далекой Ирландии, а может, с холмов Уэльса принес его круговорот воздушных масс.

Бетонный блок имел форму куба со стороной примерно четыре метра. Но выглядел параллелепипедом – нижний метр утонул в песке маленького пляжа, находящегося в нескольких милях к западу от Галланаха, почти на одной линии с южным краем острова Макаскин. Отлитый четыре года назад, этот железобетонный куб успел сплошь покрыться натеками ржавчины и пометом чаек.