Нелепая привычка жить - Рой Олег

При помощи нежного сигнала кофеварка дала знать, что кофе готов. Малахов налил себе полную чашку густого дымящегося напитка, бросил два куска коричневого сахару, подумав, добавил еще один. Плеснул сливок, разместил приготовленные бутерброды на большой керамической тарелке, идеально сочетавшейся по рисунку и дизайну с общим оформлением кухни-столовой. Уселся за стол с прозрачной столешницей, откинулся на причудливо изогнутую спинку модернового стула, машинально притянул к себе валявшийся в стороне журнал. Читать за едой — это была его давнишняя и неискоренимая привычка, с которой Лана уже устала бороться.

К чтению Малахов пристрастился в третьем классе. Он отлично помнил этот момент — была очень холодная зима; сразу после каникул он простыл и свалился, но, как выяснилось позже, не просто с гриппом или ОРЗ, а со свинкой. На шее под ухом раздулась огромная безобразная шишка, которая очень болела. Трудно было не только жевать и глотать, но даже дышать. Толстая пожилая врачиха велела повязываться косынкой и строго-настрого запретила выходить на улицу. Болел Виталька редко и потому страдал от долгого сидения дома. Чего делать-то, скажите на милость? Ни в снежки поиграть, ни с горки покататься, ни крепость построить. Мать три дня молча наблюдала за его мучениями, а на четвертый принесла с работы толстую растрепанную книжку. Это были, как он сейчас помнил, «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гека Финна». Читал Малахов к тому времени хорошо. Он вообще был способным и искренне недоумевал, почему большинство его одноклассников не в состоянии врубиться в самые элементарные вещи вроде арифметических действий — ну чего тут можно не понимать? Но вот взять в руки книгу, помимо учебника, ему до той самой злосчастной свинки как-то в голову не приходило. Теперь же он от скуки раскрыл принесенный том — и уже не мог оторваться, даже о болячках своих забыл. История отчаянных и озорных мальчишек, так похожих (как ему казалось) на него самого, увлекла Виталия. «Тома» он прочел за три дня, «Гека», понравившегося даже больше, — за два, а когда книга закончилась, тут же открыл ее снова и начал сначала. А едва ему позволено было выйти на улицу, сразу же влез в пальто и валенки, нахлобучил шапку и пулей вылетел за ворота, но помчался не к приятелям и не на речку, а в клуб, при котором была поселковая библиотека. Записался и также бегом вернулся домой, прижимая к себе новую книгу — на этот раз «Остров сокровищ». Библиотекарша, на его счастье, оказалась понимающая. С тех пор Виталий просто жизни себе не представлял без чтения…

Журнал оказался женским и на редкость скучным. Как всегда, одно и то же — светская хроника, звезды, хвастающиеся своими домами, машинами, детьми и собаками и изо всех сил, но тщетно, пытающиеся продемонстрировать глубокое внутреннее содержание; мода; косметика; советы, как привлечь и удержать мужчину, и реклама, реклама, реклама… Вспоминать было гораздо интереснее. Малахов отодвинул от себя журнал, взял с тарелки второй бутерброд, куснул, отхлебнул кофе. Возвращаться мыслями в свое отрочество он не слишком-то любил. Но раз уж пошла такая пьянка…

В седьмом классе он влюбился. Объектом его нежной страсти стала одноклассница Галка Антипова, настоящая русская красавица, высокая, статная, синеглазая, с развитой грудью и длинной толстой русой косой, которую она всегда перекидывала вперед, дабы, как он понял только сейчас, эту самую грудь подчеркнуть. Когда она стояла рядом или проходила мимо, у него кружилась голова от крепкого, манящего запаха ее тела. Всю вторую и третью четверть Галка являлась ему во сне, смущая и нарушая ночной покой формирующегося организма, а в четвертой парень не выдержал и, как это называлось в книгах, «объяснился» с ней в школьном саду среди цветущих яблонь и вишен.

— Галка, а давай с тобой гулять? — предложил он нарочито развязным тоном, внутри весь дрожа и холодея.

Антипова округлила и без того огромные глаза и вдруг расхохоталась:

— Ты чего, сдурел, Малахов? Ты на себя посмотри! Тоже кадр нашелся! Да ты же мне в пупок дышишь!

Она действительно была выше его на полголовы, в этом возрасте девочки часто обгоняют мальчиков в росте. Но Виталий тогда этого не знал. Впрочем, если бы и знал, вряд ли бы ему это помогло…

Пустячный, в общем-то, эпизод с точки зрения взрослого человека для подростка стал настоящей драмой, переломным моментом в жизни. Он очень болезненно переживал этот удар, даже поплакал ночью. А утром принял решение.

«Ну что же, она еще пожалеет! — сказал он себе, когда небо за окном стало светлеть и в сарае хриплым истошным голосом заорал, призывая зарю, кохинхинец Петька. — Увидит, каким я стану, поймет, какой была дурой… Но будет уже поздно!»

Плохое обернулось к лучшему. Права была бабушка Вера Кузьминична, к тому времени уже покойная, со своим «Все, что господь ни делает…». С этого мига Малахов дал себе слово, что многого добьется в жизни. И принялся упорно и настойчиво двигаться к своей цели. Если раньше он занимался не слишком старательно, то теперь перестал тратить время на то, что дед называл «собак по улицам гонять», и кинул все силы на учебу. Вскоре из «твердого хорошиста», как это тогда именовалось, он превратился в отличника. Одним из первых в своем классе Виталий вступил в комсомол и до окончания школы был неизменным членом школьного комсомольского комитета. При этом он отнюдь не стремился быть лучшим, сделаться секретарем, комсоргом или хотя бы старостой класса. Слава и шумный успех были не для него. Он охотно предоставлял авансцену другим персонажам, а сам продолжал спокойно заниматься своими делами, оставаясь в тени.

Два последних выпускных года были очень нелегкими. Во-первых, умер любимый дед, и вся мужская работа по дому свалилась на еще не окрепшие плечи Виталия. Во-вторых, Малахов взял курс на поступление в вуз, да не в калужский, а непременно в московский. Он выбрал Институт химического машиностроения — не самый престижный, но и не такой, за диплом которого потом будет стыдно. Вечерами, когда его дружки-приятели собирались в стайки, шутили, танцевали, выпивали и бренчали на гитарах, он сидел над учебниками и готовился к вступительным экзаменам. И ни разу не пожалел об этом. Да, он сознательно и почти полностью лишил себя всех традиционных радостей юности. Он не курил, не получал особого удовольствия от спиртного, редко бывал в компаниях и вообще не встречался с девушками. Все это, как нетрудно догадаться, отнюдь не рождало симпатий к нему. В классе Малахова недолюбливали, друзей у него почти не стало. До открытых столкновений дело доходило нечасто, но ему до сих пор были памятны несколько драк, из которых он, что греха таить, не всегда выходил победителем. Но, к счастью, в систему это не вошло. Несмотря на неприязнь, Витальку все-таки уважали. За ум, за знания, за то, что не был выскочкой, стукачом, подлецом.

Словом, школьная юность была далеко не самым приятным периодом в жизни. Но сейчас, с высоты прожитых лет, он гордился собой и понимал, что все это было не напрасно. Его старания увенчались полным успехом. Медаль, отличная характеристика и уровень знаний, удививший его преподавателей («Даже не скажешь, что вы из провинции!», как выразился один из них), сделали свое дело. Абитуриент Малахов был зачислен на первый курс и поселился в общежитии «института хороших мальчиков», как в шутку называли свой вуз сами студенты.

Москва ошеломила его. Конечно, он бывал здесь раньше, и неоднократно — всего-то четыре часа на дорогу, — но одно дело бывать, просто ходить по улицам, глазеть на витрины, машины и прохожих, и совсем другое — жить. Мыться в душе, куда не надо таскать ведрами воду, готовить на газовой плите, ездить на метро и троллейбусах, есть мороженое, ходить в кино и в Парк культуры…

А дальше — больше. Малахов стал захаживать в гости к сокурсникам и поразился тому, насколько отличалась столичная жизнь от жизни в провинции. Двести километров, отделявшие Москву от Товаркова, оказались «дистанцией огромного размера». Насколько же здесь был налажен быт! Таких вещей, как домашний телефон, стиральная машина или электрочайник, в родном поселке не водилось в принципе. Там далеко не у всех семей были черно-белые телевизоры — а тут почти в каждом доме, где ему удалось побывать, смотрели цветные. Для его бывших одноклассников катушечный магнитофон был пределом мечтаний — а москвичи уже давно обзавелись кассетниками. Более того, в доме у друга Сашки Семенова Малахов впервые увидел настоящее чудо — видео. Санькин отец, бывший каким-то хорошим то ли инженером, то ли строителем, привез его из заграничной командировки. У них даже имелись две кассеты с русским переводом — про Кинг-Конга и про Индиану Джонса. Надо ли говорить, что и то и другое было пересмотрено сотни, если не тысячи, раз и в конце концов затерто до дыр.