Дилемма Джексона - Мердок Айрис

Милдред их быстро сморгнула. Неподалеку от входа перед фризом стоял один посетитель — молодой человек, мальчик, скорее всего школьник. Мальчик смотрел на нее. «Не Брэн ли это? — подумала Милдред. — Ну да, Брэн! Я видела его с Эдвардом и Анной, но только мельком, они так торопились». Мальчик стоял неподвижно. Милдред двинулась к нему. Он продолжал смотреть на нее. «Интересно, узнает ли он меня?» — подумала она, подходя.

— Здравствуй, Брэн. Ты меня помнишь? Я — Милдред.

— Да.

— Вы заезжали ко мне, когда твоя мама наносила визиты вместе с Эдвардом. Они скоро поженятся?

— Да.

— Это будет замечательно.

Брэн молча посмотрел на нее, потом сказал:

— У меня будет пони.

После чего, отвернувшись, снова стал разглядывать жанровые сценки, изображенные на фризе.

Милдред тоже перевела на них взгляд. Все они были хорошо ей знакомы. Вот заботливый мальчик, наверное, ровесник Брэна, спокойно помогает всаднику, возможно своему отцу, укоротить тунику, а лошадь переминается в ожидании седока.

— Вот мальчик, — произнес Брэн.

— Да, он…

Глядя на Брэна, Милдред вдруг подумала: «Занятно: сейчас он похож на Эдварда! Но, разумеется, он — вылитый Льюэн. Какой же красивый мальчик! Увы, жаль, Льюэну не довелось его увидеть».

— Осенью ты начнешь ходить в местную школу? Она тебе понравится. Там будут учить греческому. Латынь ты, думаю, уже немного знаешь.

Повернувшись к ней, Брэн ответил:

— Я очень хорошо знаю латынь и прилично — греческий.

И вернулся к созерцанию фриза.

Милдред смущенно воскликнула:

— Замечательно! Я была очень рада повидаться с тобой. Мы, конечно, будем встречаться и впредь. Уверена, тебе здесь будет хорошо. До свиданья, Брэн, au revoir.

— Au revoir, Милдред.

Милдред заспешила прочь, восхищенная его прощальным приветствием! «Он говорит совсем как маленький француз, — думала она. — Очаровательно! Полагаю, он знает несколько языков! О, как я хочу, чтобы он был здесь счастлив — такое чудное дитя!» И ей вдруг захотелось, чтобы у нее был ребенок и чтобы этим ребенком был Брэн.

Бенет положил ручку. Какой смысл продолжать? Многие другие до него уже сделали это гораздо лучше. Ему же свою любовь-ненависть к Хайдеггеру и Витгенштейну лучше было держать при себе. Он не ученый. Если говорить по правде, то он ничего не сделал. Давным-давно задумал написать роман. Даже начал было. Неоконченная рукопись где-то валяется и по сей день. Словом, ничего у него не вышло. А ведь некоторые когда-то возлагали на него большие надежды. Он высоко поднялся по служебной лестнице, до сих пор учится, по крайней мере, читает книги по философии. Всегда был лидером, организатором. А может, на самом деле все это заслуга дядюшки Тима, который на склоне лет поселился в Пенне? Это он был центром притяжения, душой компании, звездой, гораздо более интересным человеком, чем Бенет! «Все это депрессия, — мысленно охарактеризовал свои размышления Бенет. — И ничто иное. Депрессия».

В настоящее время он жил и, насколько удавалось, работал в Таре. Погода переменилась. Лондон насквозь продували холодные ветры. Стоял пасмурный день. Начинал моросить дождь. «Вот и лету конец, — подумал Бенет. — И игра окончена. Все кончено. Лучше мне вернуться в Пенн». Но возвращаться туда ему тоже не хотелось. Что-то менялось в жизни, более молодое поколение брало верх, теперь командовали они. Что ж, Бенет заметил это уже давно! Мэриан никогда не вернется, а он никогда не поедет в Австралию. Эдвард женится на Анне, она станет хозяйкой Хэттинг-Холла, там будут устраивать пышные приемы, дом станет центром светской жизни, развлечений, власти. Эдвард изменится, он уже изменился, превратился в сильного мужчину, полновластного хозяина поместья, каким был его отец. А потом все перейдет в руки наследника Льюэна. Бенет болезненно переживал свою неспособность найти общий язык с Брэном. Он чувствовал враждебность со стороны мальчика. Такой красивый ребенок, сын Льюэна, скоро он станет высоким юношей и в конце концов унаследует Хэттинг-Холл. Как удивительно, кто бы мог представить, что Анна выйдет замуж за Эдварда! А кто, напомнил себе Бенет, унаследует Пенндин?

Такие горькие мысли бродили в голове Бенета. Но еще более тяжкая мука теснила ему грудь: Джексон ушел. «Кто станет его винить?» — заметил Оуэн после того, как Бенет глупо, самым что ни есть жалким образом раскрыл ему содержание своего письма к Джексону. Разумеется, Бенет расспрашивал о Джексоне и остальных, но никто ничего не смог ему сообщить. «Теперь они думают, что я нездоров», — сказал себе Бенет и добавил, что вполне заслуживает такого суждения. Время шло, и он начинал ощущать себя в изоляции от мира: от его приглашений отказывались, а теперь и его самого стали приглашать гораздо реже! «Никогда еще, — признался себе Бенет, — я не чувствовал себя таким несчастным. Только когда умер Тим. Как близко подошел ко мне тогда Джексон, но я отринул его. Что со мной? Разве дело только в том, что мне стыдно за это поспешно написанное злое и жестокое письмо? Я мог высказать свое вполне оправданное недовольство и в более спокойном тоне. Но кто решится сказать, что у меня не было оснований для недовольства, если Джексон без конца отлучался, чтобы помогать другим?» Бенет находил массу оправданий своему внезапно выплеснувшемуся раздражению, но это ничуть не умаляло огненной боли, сжигавшей его сердце, и не утоляло мучительного желания вернуть нечто, утраченное, казалось, навсегда. Он любил Джексона и сам же его убил, а вернее сказать, убил себя самого.