Грех и другие рассказы - Прилепин Захар

Рубчик как-то стремительно запьянел, хотя, помня о своей алкогольной слабости, весь день старался пить меньше. Его придерживала подруга, и с каждой минутой Рубчик становился все медленнее и тяжелей. Иногда он вскидывал голову и вскрикивал.

— А окна есть у вас? — спросил братик.

— На первом этаже решетки. А мы на третьем вообще.

— А давайте им сбросим женскую одежду, — вдруг предложила моя спутница громко и радостно — так что собаки позади нас вздрогули и чуть сдали назад. — Сбросим, и они пройдут как студентки! А?

Идея показалась разумной.

Девушки показали окно той комнаты, где жили втроем, под ним мы и остались, прислонив Рубчика к стене.

Вскоре окно загорелось, раскрылось, и под нежный девичий смех сверху упала куртка, потом юбка, потом платок.

— Рубчик, твою мать, трезвей уже! — ругался братик.

В низинке еще сохранился последний снежок, и я оттуда черпал его, грязный и крупчатый, втирал товарищу в лоб. Рубчик поскуливал и плевался иногда длинной слюной.

«Бешенство, — был уверен я. — Бешенство началось...»

Тем временем братик переоделся, натянув юбку, с трудом влез в курточку, закрутил башку платком. Обувь, признаться, не очень подходила ему к новому прикиду, но в темноте было почти незаметно.

— Пойдем поближе ко входу подойдем, разыграем вахтера, — предложил братик. — Вроде как ты меня провожаешь, пытаешься поцеловать, а я тебе даю пощечину и вбегаю в фойе, вся в слезах.

Я брезгливо скривился: меня и так безудержно тошнило от всего происходящего.

На приступках я все-таки приобнял братика, в ответ он нанес отличный удар в челюсть, вырубив меня на пару секунд.

— Наглец! — высоким голосом воскликнул братик, тем самым вернув оставленного спутника из временного небытия.

Я даже успел увидеть его голые, замечательно кривые, непоправимо волосатые ноги в крепких ботинках и разноцветную короткую юбку, венчающую эту красоту, когда братик, широко раскрыв дверь, вошел в общежитие.

Спустя минуту он поспешно вернулся, и вослед ему со шваброю выбежала вахтерша.

— Поганая ты погань! — кричала она. — Бесстыжие глаза твои! Рожу хоть бы побрил свою разбойную! И целуются еще у входа! Педерасты!

Нам пришлось уйти.

— Мать моя, как они ходят в юбках, — ругался братик. — Яйца сводит от холода.

— Это ж у тебя яйца, — предположил я. — А у них нет.

Рубчик по-прежнему стоял у стены.

— Что там? — спросили сверху у нас девичьи голоса.

— Сказали, что у вас не бывает бородатых студенток, — отозвался братик, озираясь по сторонам.

— Слушай, — сказал он мне. — Я вроде лесенку видел тут неподалеку. Пойдем-ка.

Лесенка действительно была обнаружена и бережно доставлена под вожделенные окна. Но хватило ее только до второго, или чуть выше, этажа.

Братик двинулся вверх первым, я держал готовую рассыпаться лестницу. На последней ступеньке он встал и воздел руки.

Приветливые наши подруги сбросили ему две скрученные в жгуты тряпки, братик вцепился в них и, подтягиваемый вверх, скребя ногами по стене, ввалилсятаки в окно.

Засунув самогонный пузырь за пазуху, я привел под лестницу Рубчика. Трижды повторил ему, каким образом он попадет в теплую общагу, к своей страстной красотке, объевшейся собачатины.

— Понял? — еще раз спросил я.

— Понял, — эхом повторил Рубчик. Потом раскрыл глаза, и на мгновение мне показалось, что он все-таки протрезвел.

Я полез вверх, братик высунулся навстречу, мы вцепились друг в друга, как навек разлучаемые, и вот уже мне улыбались розовые, пьяные, успевшие подкраситься бодрыми мазками девичьи лица.

— Рубчик! — позвал братик в окно. — Рубило!

— Иду, — сипло отозвался Рубчик спустя минуту, словно звук к нему шел с неизъяснимой высоты и наконец достиг человеческого слуха.

Он поднял ногу, приподнялся и долго стоял на первой ступеньке, привыкая к расставанию с землей.

Мы немного устали его ждать и решили выпить самогона.

Разлили по грязным чашкам, заглотили, с пяти сторон покусали одну шоколадку на всех.

Девушки, переморгнувшись, ушли якобы в туалет.

«Делить нас», — догадался я.

Мы снова выглянули в окно, Рубчик уже был на третьей ступеньке.

Когда я посмотрел вниз, затошнило с новой силою и едва не вырвало товарищу на голову.

— Слушай, — отпрянув от окна, сказал я братику уверенно и непреклонно. — Я не могу иметь дело с женщинами, которые питались псиной.

Братик, по-собачьи склонив голову, всмотрелся в меня.