Хохочущие куклы (сборник) - Дагович Татьяна

– Это когда мы вместе. Тогда мы увереннее. Мы тоже можем, например, щекотать и лоскотать… И до смерти, может. Не бог весть что, но все-таки. А защитить нас некому, поэтому мы всегда ко всем враждебны. Тебя тоже вначале думали отравить, пока не поняли, какая ты безвредная. Они говорили, что ты дурная, но мне нравится, что ты такая спокойная.

– Спасибо. А ты тоже думала меня отравить?

– Конечно. У тебя власть, потому ты опасная. Когда мы вместе, мы все одно думаем. Это сейчас я одна осталась.

– Хорошо, что вы этого не сделали, потому что у меня есть планы на будущее.

– Правильно. Пока жизнь есть, нужно жить. Ее выдают точно по размеру отмеренного времени и по количеству того, что за это время должно произойти в душе. Когда же жизнь иссякает – и душа иссякает, и время, и… расскажу секрет: становится очень легко и хорошо. Как когда перемоешь целую гору посуды и видишь, как все блестит, или если долго стираешь белье, а потом оно висит чистое на веревках.

– …легко и хорошо. Ты так говоришь. Значит, есть предел кругам, возвращениям. Повторениям, а мне все время кажется, что повторения – это вечность. Я начинаю засыпать. Я вижу тебя, и в то же время… Толстый красный ковер, я ступаю на него. Это мой сон? Но я же здесь, в воде, с тобой. И как я могу видеть тебя, если темно?

– Твои глаза привыкли к темноте.

– Тссс…

– …

– Ты слышишь?

– Да… Это тикают часы.

– Странно.

– Ничего странного, одни в твоей спальне, другие – здесь, вот и получается такой звук, будто они перекликаются.

– Это не часы, это шаги… кто-то бродит под окном… И ты… – Нора зевнула долго, – разбудишь меня, когда часы будут бить.

– Нужно дождаться еще. До чего славно, тепло… размаривает… Эх, сейчас бы стопочку, и минералки запить. Нора, ты бы не могла добавить еще горячей, остывает.

– Сейчас.

– А мы хотели свалить… Уплыть… Через море, на другую сторону. То же самое везде. Но условия там лучше, говорят.

– Зачем?

– Там бы мы с трудовой работать устроились, там, говорят, легально… Сейчас уже значения не имеет.

– Ничто не имеет значения. Я не знаю, о чем ты…

– Где они сейчас, бедняжечки. Совсем их не чувствую. Как рванула, рванула от ментов…

– Оно просто доброе, – сказала Нора, закрывая глаза и думая о солнце в окне.

Во влажный темный воздух умывальни прошли Мани и Гуидо. Их шаги рушили тишину, и их резкий шепот. Гуидо нагнулся, обхватил и извлек из воды безвольное от сна тело Норы. В шепоте высокие ноты – ругань лилась из его рта, самые грязные слова. Мокрые волосы Норы повисли тяжело. Рявкнул на Мани, чтобы та подала простыню, – ему приходилось одной рукой удерживать Нору, другой – вытирать ее. Она почти проснулась, шевельнулись губы, ей обязательно нужно было сказать, но Гуидо закрыл рот краем простыни. Он перенес ее в спальню. Волосы растягивались по полу, он не пытался их подобрать, чтобы не упустить Нору, он и так с трудом донес ее до постели, тяжелую и скользкую. Уложил. Отер последние капли с лица. Вздохнул с облегчением. Натянул до подбородка одеяло. А за спиной всё говорили, говорили, Мани хрипло шептала: «Почему я? Почему я должна делать все самое грязное?» Гуидо не хотелось возвращаться в умывальню. Он тихо сказал: «Ну унесите это куда-нибудь. Позови техников, пусть кто-то снесет это в мусоропровод. Чтобы через час ванна была пустой».

И труп навочки унесли, а он ушел в другую сторону, прислушиваясь к тишине.

На следующий день Нора проснулась свежая, она сладко спала этой ночью.

Вспомнила, что вчера отыскала нужное платье, и теперь свободна, как будто вымыта вся посуда или выстирано все белье (как моют и как стирают – не знала). Рука нащупала в постели что-то жесткое. Взяла, рассмотрела. Перламутровая чешуйка с руки Саньки. Спрятала под рубаху у груди и много дней носила с собой, не теряла.

Праздник

Зимнее утро. Нет снега, зима теплая и влажная: туман. Воздух так свеж и бьет в лицо, что намокают глаза. Все бело, ничего не видно. В пепельнице остался окурок со вчерашнего вечера. Пепельница стоит в закрытой на ключ квартире, там же сигареты, хочется курить, киоски закрыты, и вернуться нельзя. Дома растворены в тумане.

Но медленно поднимающееся где-то за домами солнце все высушит. Рассвет, и мир людей становится осязаемым. Николай идет на остановку трамвая, ему хочется видеть как можно больше людей в это утро. В папке под мышкой заявление на увольнение.