Истории обыкновенного безумия - Буковски Чарльз

просить официального разрешения марихуаны — примерно то же самое, что просить смазать маслом наручники, прежде чем на вас их защелкнут, ведь боль вам причиняет нечто иное — вот почему вы нуждаетесь в траве или в виски, в плетках и резиновых костюмах или в орущей музыке, включенной на такую громкость, что пропадают все мысли, или в сумасшедших домах, или в механических пиздах, или в ста шестидесяти двух бейсбольных матчах в сезон, или во Вьетнаме, или в Израиле, или в страхе перед пауками, в любимой, перед еблей промывающей в раковине свои желтые вставные зубы.

бывают прямые ответы, а бывают подсказки, мы до сих пор валяем дурака с подсказками, поскольку не возмужали еще или не набрались смелости настолько, чтобы прямо сказать, что нам нужно, несколько веков мы думали, что это может быть христианство, бросив христиан на съедение львам, мы позволили им бросить нас в собачье дерьмо, мы обнаружили, что коммунизм может принести какую-то пользу желудку среднего человека, но почти ничего не дает душе, ныне мы играемся с наркотиками, решив, что они откроют нам двери, восток подсел на наркоту раньше, чем выдумал порох, они обнаружили, что стали меньше страдать и чаще умирать, курить или не курить, «мы едем в Ма-ли-бууу, старина! ага, мы едем в Маллллли-БУУУУУ!»

пардон, я сверну себе самокрутку с табачком «Булл Дарэм».

хотите затяжку?

Одеяло

В последнее время я плохо сплю, но все это я не к тому. Происходит это тогда, когда мне кажется, что я засыпаю. Я говорю «кажется, что засыпаю», поскольку так оно и есть. Все чаще я в последнее время якобы сплю: я чувствую, что сплю, но при этом вижу во сне свою комнату, мне снится, что я сплю и все предметы находятся именно там, где я оставил их, когда ложился в постель. Газета на полу, пустая пивная бутылка на туалетном столике, моя единственная золотая рыбка, медленно кружащая у самого дна своей банки, — все хорошо знакомые вещи, с которыми я сроднился, как с собственными волосами. А зачастую, когда я НЕ сплю и, лежа в постели, смотрю на стены в дремотном ожидании сна, я задаю себе вопрос: бодрствую я или уже уснул и вижу во сне свою комнату?

Дела в последнее время идут хуже некуда. Смерти; лошади еле плетутся; зубная боль; кровотечение, прочие, не подлежащие упоминанию вещи. У меня нередко возникает такое чувство, что уже вряд ли может быть хуже. А потом я думаю: ты что, ведь у тебя еще есть жилье. Ты ведь еще не на улице. Было время, когда против улиц я ничего не имел. Нынче я их не выношу. Я уже мало что способен терпеть. Меня так часто донимали уколами, так часто пронзали насквозь и даже бомбили… Что больше я попросту не хочу; всего этого я больше не выдержу.

А дело вот в чем. Когда я засыпаю и вижу во сне, что нахожусь в своей комнате, а может, все это так на самом деле и есть и я не сплю, не знаю, только при этом кое-что начинает происходить. Я замечаю, что дверь чулана слегка приоткрыта, а я уверен, что она была закрыта еще секунду назад. Потом я вижу, что щель от приоткрытой двери чулана и вентилятор (нынче жарко, и на полу у меня стоит вентилятор) образуют прямую линию, которая направлена мне в голову. Охваченный внезапным смятением, я в ярости отрываю голову от подушки, именно «в ярости», поскольку при этом обычно самыми последними словами проклинаю «тех» или «то», что пытается меня убрать. Вы скажете: «Парень сошел с ума», и действительно, быть может, так оно и есть. Но мне так почему-то не кажется. Хотя это и весьма слабый довод в мою защиту, если довод вообще. На улице, среди людей, мне становится неуютно. Они разговаривают и выражают бурный восторг, который не имеет ко мне ни малейшего отношения. И все-таки именно с ними я чувствую себя сильным как никогда. Вот какая мысль приходит мне в голову: если они могут существовать с помощью распавшихся на фрагменты вещей, значит, я это тоже могу. Но лишь когда я один и все сравнения должны сводиться к сравнению меня самого со стенами, дыханием, историей, с моей смертью — тогда и начинают твориться странные вещи. Я человек явно слабый. Я пытался обратиться к Библии, к философам, к поэтам, но, на мой взгляд, они почему-то упустили самую суть. Они толкуют о чем-то совершенно другом. Поэтому я давным-давно перестал читать. Небольшое облегчение я нашел в выпивке, азартных играх и сексе, и в этом смысле я почти ничем не отличался от любого человека в округе, в городе, в стране; единственная разница состояла в том, что я не мечтал «преуспеть», не хотел обзавестись семьей, домом, престижной работой и так далее. Вот таким я был: ни интеллектуал, ни художник; не имел я и спасительных корней простого человека. Я болтался посередине, точно заработал некий промежуточный ярлык, а это, сдается мне, и есть начало душевной болезни.