Доноры за доллары - Серегин Михаил Георгиевич

Директор проворно открыл люк и спустился вниз, убедившись, что его никто не видел. Отряхнув костюм, он спустился по задней лестнице в нижний вестибюль и как раз успел перехватить Фоя, до того как тот вошел в лифт.

– Пойдем быстрее! – прошипел он ему.

Фой выкатил глаза: он давно не видел босса в таком возбуждении.

Козлов между тем тащил его к выходу, на ходу объясняя план действий. Сейчас они разделятся. Он, хозяин, пойдет в обход к пруду, у которого он оставил свой «Мерседес». А Фой с напарником подгонят инкассаторскую машину туда же минут через двадцать.

На этом они и расстались. Встретившись в назначенном месте, они растолкали все еще полусонного Вжика и пересадили его в машину Козлова.

После этого, прижав камнем педаль газа, направили инкассаторский фургон в незамерзающее теплое озеро, проводив его торжественное погружение полным молчанием.

Каждый из них сейчас абсолютно точно знал, что думает и что чувствует другой. И тема их переживаний была сейчас одна и та же: вот окончилось очередное крупное дело, закончился период оседлой жизни, как это бывало раньше уже не раз. Снова они переходят в положение гонимых, убегающих, снова будет борьба за жизнь и за место под этим злым солнцем. И то, чем окончится эта борьба, напрямую зависело от их понимания друг друга.

Все это пронеслось по задворкам их сознания в одну секунду и увенчалось последним громким всплеском тонущей машины. После этого они повернулись и молча пошли в машину босса, причем Фой сел за руль.

– Куда едем, Виверна? – не поворачиваясь, спросил он.

– На запад, – устраиваясь на заднем сиденье, отозвался Козлов.

* * *

Я не успел еще отойти от всего произошедшего, как телефон снова зазвонил. На этот раз из трубки раздавался холодный мужской голос, который казался мне знакомым, но откуда, я никак не мог понять.

– Могу я услышать Владимира Сергеевича Ладыгина? – ровным тоном говорил голос.

– Я вас слушаю. С кем имею честь? – осторожно поинтересовался я.

– Павел Петрович Юдин вас беспокоит, – так же бесцветно ответил голос.

Вот это да! Уж кого-кого я не ожидал услышать, так это строптивого терапевта, о котором я постепенно стал забывать. Увы, нет ничего короче человеческой памяти.

– Здравствуйте, Павел Петрович! – сказал я, искренне обрадовавшись. – Какими судьбами? Ностальгия по любимой клинике достала?

– Нет уж, – уже немного насмешливо провозгласил Юдин. – Не думаю, что я бы к вам хотел вернуться. У меня к вам просто важное и неотложное дело. Тут у меня пациент один – очень тяжелый случай, сплошной перелом, как выжил – непонятно, недавно в сознание пришел и хочет видеть почему-то вас. Откуда он вас знает, рассказывать отказался. Но требует нешуточно – говорит, дело жизни и смерти. Так прямо и говорит. Так что вы, Сергей Владимирович, уважьте, если сможете. И чем скорее, тем лучше – состояние критическое, не знаю, как все повернется...

Я был заинтригован и не знал даже, что и предположить. И пообещал явиться, как только смогу. После этого я попытался связаться с Чеховым. Чехов отсутствовал. Мне сказали, что он ездит по каким-то срочным и важным делам. Я в который раз пожалел, что он чужд всяческим достижениям прогресса и до сих пор не обзавелся ни пейджером, ни тем более – мобильным. Что ж, придется действовать самостоятельно – не маленький уже.

Я на прощание снова сбегал проверить самочувствие Головлева и посоветовал Воробьеву привязать того к кровати, на случай, если проснется. Потом оставил свои координаты и поспешил в Склиф.

Там я с огромным трудом нашел своего Юдина, который уже заведовал целым отделением. Мы обменялись рукопожатиями, и он меня повел к загадочному больному, который лежал в палате отделения тяжелобольных.

– Его сюда только что перевели из реанимации, – неторопливо рассказывал мне Юдин по дороге. – Я не думал, что он выживет. Многочисленные переломы, ушиб внутренних органов, сотрясение. Когда его привезли, мы его из машины вдесятером вытаскивали: под каждую косточку пришлось руки подкладывать. А потом собирали, как конструктор. Если бы я не занимался этой проблемой вплотную, его бы тут просто под систему положили и умирать оставили. Но я настоял, и мы его прооперировали. Все ждали, когда умрет. А он нет – выкарабкался. Вот что значит – молодой здоровый организм.

В палате на высокой койке лежала мумия – такие ассоциации рождало это сплошь загипсованное перебинтованное тело, распятое на противовесах. Было видно только лицо с ввалившимися глазами.