Тайна Леонардо - Воронин Андрей

Посмеиваясь, Валерия Захаровна показала Ирине комнату, которую она называла кунсткамерой. Здесь были сложены подарки, полученные ее покойным супругом на протяжении его долгой блестящей карьеры – сначала партийного функционера, а потом высокопоставленного чиновника демократической России. Ирина окинула равнодушным взглядом невероятное нагромождение самых разнообразных предметов, от инкрустированного золотом и драгоценными камнями оружия до свернутых в рулоны, побитых молью ковров ручной работы; это помещение представляло для нее интерес лишь как кладбище человеческого труда и таланта, не более того.

Шок она испытала, войдя в комнату, которую очень хотелось назвать альковом. Здесь была всего одна картина, зато какая! Над низкой широкой кушеткой, в обрамлении тяжелых темных драпировок, на обтянутой вишневым бархатом стене, умело подсвеченная, висела... "Мадонна Литта"!

– Не надо бледнеть, милочка, – сказала, заметив ее состояние, Валерия Захаровна. Она явно наслаждалась произведенным эффектом. – Подойдите ближе.

Ирина подошла, и уже на втором или третьем шаге у нее немного отлегло от сердца: это была копия, хотя и весьма совершенная, причем сделанная не так давно – от силы пятнадцать-двадцать лет назад. Художник постарался добиться максимального сходства, искусственно состарив холст, и даже рама была точь-в-точь такая же, как та, что до недавних пор висела в одном из залов Эрмитажа.

– Боже мой, – прошептала Ирина. – Кто это сделал?

Валерия Захаровна назвала имя, и Ирина, услышав его, уже в который раз подумала, как мало знает о мире, в котором живет, и даже о той его части, которую, как искусствовед, казалось бы, должна знать как свои пять пальцев. Художник, о котором шла речь, долгие годы перебивался с хлеба на воду, поскольку не скрывал, что считает так называемый соцреализм просто кормушкой для бездарей и карьеристов. Ясно, что рассчитывать на хорошую жизнь ему не приходилось. Надо было менять либо собственные взгляды, либо систему, с которой эти взгляды находились в неразрешимом противоречии. Взгляды он менять не хотел, а изменить систему был не в силах, и те немногие, кто его знал, пророчили ему скорую смерть – если не от цирроза печени, то от алкогольного отравления. А потом все изменилось – резко, в одночасье. Соцреализм продолжал свое победное шествие по залам музеев и выставок, а на талантливого, но чересчур независимого во взглядах аутсайдера, еще вчера зарабатывавшего себе на жизнь оформлением витрин окраинных гастрономов, вдруг, как из рога изобилия, посыпались крупные заказы, из-за которых именитые столпы отечественной живописи готовы были перегрызть друг другу глотки. Никто не мог понять, откуда такая благосклонность Фортуны; поняла это лишь Ирина и лишь теперь, спустя без малого двадцать лет, в этой комнате: причина висела прямо перед ней, красиво выделяясь на фоне темно-вишневого бархата...

...Уловив в потоке пустой болтовни слово "мадонна", Ирина сосредоточилась на том, что говорила Валерия Захаровна. Оказалось, что речь уже некоторое время идет об интересующем ее предмете, и Ирина отметила про себя, что пропустила момент, когда разговор свернул в новое русло.

– ...Увидела репродукцию в каком-то альбоме, – говорила Валерия Захаровна. – Ну, вы сами можете представить, милочка, что это была за репродукция, если вспомните тогдашний уровень полиграфии. Однако я сразу почувствовала что-то такое... какое-то духовное родство, что ли. Как будто в прошлой жизни я была ею, понимаете? Нет, конечно, сначала все это были просто детские фантазии. Девочкам нравится представлять себя сказочными принцессами, и я не была исключением. Только у моей сказочной принцессы был вполне конкретный облик.

Она отставила недопитую чашку и занялась сложным процессом закуривания сигареты: извлекла ее из лежащей на столе открытой пачки, ввинтила в мундштук, щелкнула золоченой зажигалкой и изящно выдула дым. Ирина смотрела на нее, поражаясь странному несоответствию голоса и выражения многоопытных глаз зрелой дамы девической стройности гибкого тела и матовому румянцу гладких щек. В этом было что-то противоестественное, как будто в удобном кресле напротив Ирины расположилась не живая женщина из плоти и крови, а какая-то механическая кукла, оживший мертвец, вроде чудовища Франкенштейна. Конечно, с тех пор, как мадам Шелли написала свой бессмертный роман, наука и медицина шагнули далеко вперед – в частности, научились делать швы от разрезов тонкими, как паутинки, и прятать их в местах, недоступных для постороннего взгляда...