Тайна Леонардо - Воронин Андрей

Егорыч отпрянул, выпустив утопленника, который с плеском погрузился в воду, а потом медленно всплыл, опять выставив наружу свое одутловатое, покрытое неживой бледностью лицо с сеткой мелких морщин вокруг неплотно закрытых глаз. Между веками поблескивала мутная полоска белка, и из-за этого казалось, что покойник подглядывает за Егорычем, мысленно покатываясь со смеху и готовясь отмочить какую-нибудь штуку – например, вскочить и во все горло заорать: "Гав!"

Немного придя в себя, Егорыч сообразил, что перед ним вовсе не мальчонка, на тело которого кто-то с неизвестной целью насадил голову взрослого мужика, а лилипут, нашедший свою смерть в этом богом забытом месте. Про бомжей-лилипутов Егорычу слышать не доводилось, а значит, мысль его с самого начала работала в правильном направлении: дело пахло уголовщиной. И очень могло статься, что друзья и родственники мертвого лилипута разыскивали его повсюду, обивали пороги в ментовке и, быть может, даже объявили за него награду...

Мысль о награде решила дело. Егорыч вцепился обеими руками в плечи разбухшей, тяжелой от студеной воды куртки и, пятясь, волоком потащил тело на берег.

– Ну, чего вылупился? – сказал он Петрухе, который, вытягивая шею, старался получше рассмотреть его улов. – К Васяне беги, пускай по своей мобиле ментов вызывает. Да скоренько, одна нога здесь, другая там...

Васяня жил здесь же, на свалке, и был большим человеком – бригадиром "картонщиков". Бомжи со всего района за небольшую плату тащили ему собранный на городских помойках картон, а Васяня перепродавал его скупщикам. Бизнес у него шел так хорошо, что Васяня со своей бабой горя не знал – питался магазинными продуктами, каждый день пил настоящую водку, курил хорошие сигареты и даже имел мобильный телефон. Понятно, что, связь с ментами он поддерживал, потому что без этого ему вряд ли удалось бы сохранить свое завидное положение на самой верхушке здешнего "общества".

Петруха, топоча своими несуразными кроссовками, убежал в сторону Васяниной хибары, а Егорыч, кряхтя и негромко матерясь сквозь зубы, принялся собирать хворост для костра, торопясь согреться, покуда простуда не согнула его в бараний рог.

Глава 4

Примерно за семь месяцев до того несчастливого дня, когда штатный экскурсовод Государственного Эрмитажа Кира Григорьевна Большакова обнаружила, что под пуленепробиваемым стеклом в зале Леонардо да Винчи вместо подлинника "Мадонны Литта" висит обыкновенная фоторепродукция, ветеран спецназа Павел Недосекин, уволенный вчистую по ранению, вышел из пивного бара "Веселая вобла".

На улице уже стемнело. Вместе с солнцем с городских улиц ушло нестойкое весеннее тепло, и все, что растаяло за день, превратившись в жидкую кашицу, теперь снова замерзло, образовав на тротуаре твердые, как железо, и скользкие, как мокрое мыло, ледяные бугры и колдобины, в которых сам черт запросто мог переломать себе ноги.

Недосекин шел, не разбирая дороги, засунув руки в карманы старого армейского бушлата и прижимая к груди подбородок, чтобы ледяной мартовский ветер не забирался под одежду. В зубах у него дымилась, прожигая ночь красным огоньком, сигарета, в голове немного шумело от выпитого пива – после контузии алкоголь стал плохо действовать на Павла, и пил он теперь редко и очень понемногу, – а в душе клубилась какая-то неопределенная муть.

Только что, буквально десять минут назад, за кружкой пива, в которое было щедро добавлено водки, он согласился участвовать в деле, в случае успеха сулившем очень солидный заработок.

О том, что ему сулило это дело в случае неудачи, Павел Недосекин старался не думать. Что тут думать-то? Сказано ведь: от сумы да от тюрьмы не зарекайся...

Вышло так, что Паша Недосекин, парень здоровый, косая сажень в плечах, только малость контуженный и с кое-как заштопанной дырой в легких, уже без малого полгода не мог найти работу и жил на нищенскую пенсию, которую положило ему родное государство за геройское поведение под чеченскими пулями. Гражданской специальности у Паши не было, и умел он, по сути, только одно – стрелять. Зато стрелял он хорошо и, уходя из армии по состоянию здоровья, не сомневался, что без труда устроится охранником в какую-нибудь солидную фирму.

Да не тут-то было!

Оказалось, что солидные фирмы, где Паша Недосекин мог бы найти применение своим талантам, калек на работу не берут. Конечно, в глаза его никто калекой не называл, однако вторая группа – это серьезно. Кадровикам и говорить ничего не надо было, Паша без труда читал ответ прямо по их физиономиям. Читал, молчком забирал свои документы и уходил, пока собеседник чего-нибудь не ляпнул и не схлопотал, чего доброго, по чавке. Спору нет, от тюрьмы Паша не зарекался, но и садиться туда не особенно спешил – это как на тот свет, никогда не поздно и всегда рано.