Смерть знает, где тебя искать - Гарин Максим

– Упитанная была, сучка, – пробормотал Вырезубов, – сала на целый палец.

Он положил руку на колоду ладонью вниз и, склонив голову набок, полюбовался ярко-красным с металлическими блестками лаком, покрывавшим ногти. Затем перевернул руку ладонью вверх и отрывисто засмеялся.

– Врут все хироманты, линия жизни до самого запястья, на сто лет. А было-то ей только двадцать пять.

Он не глядя потянулся к топору, крепко сжал в ладони отполированное многочисленными прикосновениями топорище и поправил отсеченную руку на колоде – так, как это делает человек, желающий отрубить от палки короткую чурку. Илья примерился, и широкое острое лезвие скользнуло вниз, попав точно туда, куда рассчитывал Вырезубов.

Хрустнула тонкая женская кость, и на колоду отвалился тонкий ломоть, темно-красный на срезе. Вырезубов подвинул руку и вновь опустил лезвие топора. В его движениях чувствовалась натренированность, в них не было ни злости, ни страха, лишь умение человека, проделывающего одну и ту же операцию изо дня в день.

Он рассекал руку на нетолстые ломти, морщился, когда лезвие, глубоко вошедшее в раскисшее дерево, клинило. Но даже тогда он не прибегал к помощи второй руки, а одной ловко выдирал топор и заносил для нового удара.

Дойдя до локтевого сустава, Вырезубов замешкался, задумавшись, рассекать его по сочленению или чуть ниже, там, где виднелась большая темно-коричневая родинка с тремя короткими волосками.

Вновь задребезжало стекло. Вырезубов поднял голову. Со стороны дома, опершись на толстое витринное стекло, на задних лапах стояли два огромных пса. Ротвейлеры нервно урчали, то и дело тычась в стекло розовыми, покрытыми белой пеной слюны языками. Вырезубов поднял остаток руки, сжимая его за запястье, и помахал перед мордами псов. Те, если бы ни стекло, тут же бросились бы на страшное угощение, соревнуясь, кто первый, и, не сумев поделить, вцепившись в нежную кожу клыками, затеяли бы возню. Но Вырезубов не любил дразнить собак понапрасну. Он лишь поиграл с ними, дал знать, что угощение скоро будет. Вновь глухо застучал по колоде топор, чавкая и всхлипывая.

Илья даже не поднял голову, когда скрипнула стеклянная дверца и в оранжерею вошла пожилая женщина. Ее седые волосы были аккуратно заплетены в косу и уложены вокруг головы. Мать Ильи была одного роста с сыном.

– Илюша, – нежно сказала она, глядя на то, как ее сын подсовывает на середину колодки короткий обрубок женской руки, – ты уж поосторожнее, топор-то острый, а пальцы – вон как близко.

– Под руку, мама, не говорите, – ответил Илья, опуская топор.

На этот раз сноровка подвела его. Ломоть получился толще других. Илья негромко выругался и тут же испуганно посмотрел на свою мамашу, которую с братом он неизменно называл на “вы”.

Та покачала головой.

– Хорошо, хоть пальцы целы.

После этих слов Илья, виновато поглядывая на мать, разрубил остатки руки, пока на колоде не осталась лежать половина ладони и четыре пальца с ярко накрашенными ногтями.

– Последнее, что осталось, – вздохнул Илья, сбрасывая рубленые куски на поднос из нержавейки, незатейливый, без всяческих узоров.

– Давно вы с Гришей не выезжали. Да и цветы уже поспели, того и смотри, лепестки осыплются.

– Нет, за ними я смотрю, – оправдываясь, проговорил Илья.

И в самом деле, во всем розарии нельзя было найти ни единого опавшего лепестка. Колючие стебли росли хоть и часто, но не слишком густо. Всем цветам хватало и солнца, и воздуха, и воды.

– Мясо-то мороженое, так что все собачкам отдай.

Мать Вырезубова не спеша двинулась к дому. Так способен идти только человек, на душе у которого все спокойно, который считает, что никто к нему никаких претензий предъявить не сможет.

Злющие ротвейлеры уже ждали у входа в розарий. Внутрь соваться они не рисковали, знали, чуть что, хозяин жестоко изобьет их. Псам никогда не позволяли бегать внутри оранжереи по дорожкам, посыпанным свежим речным песком и опилками. Собаки хоть и послушные, дрессированные, но стебли могут ненароком задеть. А цветы – это святое. За средства, вырученные от их продажи, и жила странная семья, состоявшая из пожилой матери и двух молодых сыновей. За деньги, полученные от продажи, был отремонтирован дом и расширена оранжерея.

Поднос с человеческим мясом опустел в мгновение ока. Псы легко разгрызали хрящи, слизывая кровь, раскалывали кости. Друг у друга они куски не вырывали, зная, что каждый кусок не последний. Между собой псы не спорили и никогда не выясняли отношений.