Доноры за доллары - Серегин Михаил Георгиевич

После пережитого характер его изменился настолько, что людям, которые не общались с ним достаточно долго, стало трудно найти с ним общий язык. Преподаватель по актерскому мастерству был вынужден изменить свои планы по поводу его специализации. После того как между ними состоялся тяжелый разговор, Дима взял академический отпуск. Если бы ему не удалось подобным образом уладить свои проблемы с учебой, то ему пришлось бы бросить институт. Ходить на занятия по танцам и вокалу не было ни сил, ни желания.

Потеряв столь неожиданно смысл и цель своей жизни, Дима почувствовал себя таким одиноким и ненужным, что впору был просто лечь и умереть. Подобная мысль приходила ему в голову, но лишь однажды. Потом она сменилась недоумением по поводу того, что Наташа исчезла бесследно и он даже не знает, где зарыто ее тело. Можно было подумать, что девушка жива, но ее хорошо спрятали от него. Кто? Зачем?

Именно прояснение этого вопроса стало новой целью его жизни – не мог человек жить без цели по своей природе, и все тут. Сперва Дима бродил по окрестностям клиники, как немая тень, стараясь что-нибудь разглядеть за закрытыми жалюзи. Его часто останавливали охранники, заводили в свою «каптерку», долго и придирчиво рассматривая документы. Дима старался не попадаться им на глаза, крадясь под самым забором, но все равно не выдерживал, отходил подальше, поднимался на цыпочки, заглядывал внутрь, надеясь увидеть хоть тень, хоть какой-нибудь знак.

Начальнику смены «Гепарда» до чертиков надоела эта унылая фигура, мелькающая в непосредственной близости от охраняемой им территории и потому потенциально опасная. В один из дней он накинул куртку, вышел на крыльцо и, уперев руки в боки, крикнул в темноту:

– Эй, пацан!

Фигура замерла в трех метрах и попятилась к забору.

– Тебе, тебе говорю! – прищурившись, продолжал охранник. – Иди-ка, малый, сюда.

Парень помедлил, но все же подошел. Лицо его было бледным и хмурым, а глаза смотрели настороженно.

– Парень, ты что – нерусский? – спросил «гепардовец».

Тот молчал.

– Тебе объясняли, что здесь находиться нельзя?

– Ну, объясняли, – наконец отозвался парень.

– И что ты здесь в таком случае делаешь?

– Я же вам говорил – свою девушку жду, – упрямо отвечал он.

– Нет ее здесь, нет – тебе сто раз было сказано! Иди отсюда!!!

– И не подумаю.

– Че-о? – «гепардовец» приложил широкую ладонь к уху, будто он не расслышал последней фразы.

– Ниче, – передразнил его парень. – Вы территорию охраняете – вот и охраняйте. Я к вам на территорию не лезу – вы меня и не трогайте.

– Да ты, парень, охамел, – удовлетворенно отметил человек в камуфляже, не торопясь, подошел поближе и стал насмешливо разглядывать наглеца.

И вдруг вмазал ему кулаком в лицо так, что парень поскользнулся и упал головой об лед. «Гепардовец» пару раз лениво пнул его кованым тяжелым ботинком в живот, плюнул, прорычал: «У, падаль!» – и, не торопясь, пошел обратно.

Дежурная медсестра выглянула в окно и, увидев на снегу скрючившуюся неподвижную фигуру, спросила у своей напарницы:

– Свет, а кто это у нас под окнами валяется?

– А, опять какой-нибудь алкаш с асфальтовой болезнью. Надрался и лежит себе, – равнодушно протянула повидавшая виды Света.

– Ой, так он же замерзнуть может! – испуганно пробормотала ее молодая подружка.

– Может, – согласилась Света.

– Так нужно его к нам затащить!

– Не нужно. Если бы он приличный человек был, нас бы уже позвали ребята с проходной. А это бомж, наверное.

– Так ведь человек же!

– Для людей государственные клиники бывают, а у нас клиника специальная. И вообще, закрой окно, а то дует уж очень.

* * *

Ждать пришлось долго. Жизнь шла по накатанной дорожке. Утренняя зарядка, утренний обход, утренняя планерка, обед – и то же самое, только в обратном порядке. И так – изо дня в день. Редкие выходные проходили в компании немногих оставшихся друзей, чаще всего – в спортзале или в сауне, где за пивом и беседами утекали немногие часы нашего отдыха.

На работе все было чинно и благородно. Как выглядит Штейнберг, я бы вскоре забыл, если бы не его любовь к проведению различных собраний коллектива с вынесением на него совсем уже формальных вопросов, которые вызывали храп даже у активистов трудового процесса.

Скуки ради я старался развить деловые отношения с Инночкой хотя бы до платонической дружбы. Инночка каменела все больше – видимо, она совершенно уверила себя в том, что связываться со мной не стоит. В результате этого к ее прелестям я медленно, но верно терял интерес, что усугублялось еще и тем, что наступили крещенские морозы и у Инночки очень часто шелушилась кожа на лице и краснели глаза. Я злорадствовал что-то на тему: «Так не достанься же никому!» – и скучал все сильнее и сильнее.