Никто, кроме тебя - Гарин Максим

Просматривая его, Ибрагим заряжался энергией. Еще истекающие кровью и те, которые успели закоченеть. Офицеры и рядовые, летчики и пехота, омоновцы и десантники. Некоторые еще сжимали оружие, другие валялись, раскинув в стороны руки и ноги.

Все без исключения фотографии были цветными и снимались они не “мыльницами”, а хорошими аппаратами на очень качественную пленку. Вот солдат, которому пуля пробила шею. У него еще черная дырища в левой глазнице, но этот выстрел сделан был уже после смерти – ствол, похоже приставили вплотную к глазному яблоку. Вот другой – здесь осколочное ранение в живот.

Бурмистрову плевать было на чужое мнение, но иногда он все-таки задавался вопросом, что чеченцы думают о его коллекции. Считают его маньяком, у которого нет сил самому убивать и он наслаждается плодами чужой работы?

Нет, его ощущение при просмотре не было ни холодным удовольствием ни экстазом. Он словно напоминал себе, ради чего находится здесь, с этими людьми.

Все началось, наверное, в армии. В старших классах Бурмистров увлекался рисованием – переснимал фантастические картины с цветных глянцевых альбомов. Мифические драконы, крылатые женщины и еще другие женщины – в блестящей униформе, оставляющей открытыми ноги. Эти, вооруженные обычными и лазерными бластерами, попирали землю далеких планет. Их волосы – платиновые или черные, как вороново крыло, развевались, змеились длинными прядями, иногда покрывали голову как шапочка, как шлем, отсвечивая в красноватых лучах незнакомого солнца.

Получалось хорошо, два или три раза ему даже заплатили какие-то деньги, правда чисто символические. Он рассчитывал, что в армии будет художником или фотографом, не будет топать в общем строю. Уже рисовал себе тесное помещение с красками и кистями. Придется писать лозунги или рисовать на стене казармы фигуру “защитника отечества”. Но главное – не вариться в общем котле, иметь свое, пусть крошечное отгороженное пространство, где можно выкроить время для себя, для души.

Эти мечты разрушились в первые же дни. Художники в части не требовались, наглядной агитации здесь хватало с избытком. Пришлось, содрогаясь от брезгливости, чистить сортиры, жрать гороховую кашу из сальных мисок, день за днем заниматься тупой строевой подготовкой. И это было не самое худшее. Главным злом оказались “деды” – здоровенные, наглые. Для острастки отметелили одного из “салаг”, призванного вместе с Игорем, – несколько дней парень не мог разогнуться как следует.

Не все “старики” развлекались таким образом. Большей частью они не придирались к “молодым” по пустякам. Чтобы только в казарме было чисто, сапоги надраены и сделана вся остальная положенная работа.

Один даже объяснил Игорю вполне дружески:

– Терпи, сопляк. Дослужишься и сам будешь марку держать.

Бурмистров выполнял все требуемое. Внимания он к себе большого не привлекал, его даже не били, только замахнулись лениво раз-другой. Но спазм страха и брезгливости застыл в душе навсегда. “Дедов” он ненавидел всеми фибрами души. Каждый раз засыпая, он представлял себе самые страшные мучения, которым подвергается одно за другим. Выкалывает глаза, отрезает уши, забивает палкой до смерти. Мучения чередовались с унижениями. Он заставлял их жрать собственное дерьмо, по очереди пихать друг другу в задницу палку от швабры.

"Деды” демобилизовались, им на смену пришло новое поколение. Наступил его черед. На второй или третий день он подошел к кучке молодых с намерением выбрать того, кто бы почистил ему сапоги. При первых же словах его подняли на смех и недвусмысленно послали подальше.

Скрипнув зубами, Игорь отправился восвояси. Он мог поставить в известность ребят своего призыва, и молодые были бы наказаны. Но признаться в собственном бессилии не захотел. Сделал вид, что ничего не произошло и больше к новичкам не обращался.

Случившееся уязвило его гораздо сильнее, чем все тяготы предыдущего года. Тогда он, по крайней мере, мог утешаться, что не один пребывает в униженности и покорности – это участь и других, таких же как он. Теперь оправдания уже не было. Он возненавидел молодняк, возненавидел ребят своего призыва, которые быстро освоились в новом привилегированном статусе. Дослуживал, считал дни до дембеля. И переключился на совсем другие мысли. Как будет трахать сутки напролет Лену из соседнего двора, трахать в постели, на кухне, в ванной, в кромешной темноте и при дневном свете. До тех пор, пока не истощит запасы всех жидкостей в своем организме, пока не сотрет себе “конец”.