Пиранья. Жизнь длиннее смерти - Бушков Александр

– Здравствуйте, товарищ Мазур, я очень рад, что вы пришли… Пойдемте?

Из камеры по-прежнему доносились хлесткие удары и вопли. Изо всех сил стараясь держать бесстрастное выражение лица, Мазур зашагал вслед за генералом в дальний конец коридора, не в силах поначалу превозмочь дикую, иррациональную волну страха – показалось на миг, что его здесь самого сейчас запрут, и никогда в жизни света белого не увидишь… Справиться с этим заскоком удалось не сразу…

Генерал бросил что-то Юсефу и тот остался в начале длинного тупика. Тупик этот тянулся метров на тридцать – сплошные серые стены – заканчиваясь железной дверью. Привычно ее распахнув, Асади вошел первым, гостеприимным жестом пригласил Мазура.

Комната со сводчатым бетонным потолком была залита приятной прохладой – судя по перемещениям воздуха, ее исправно проветривал и охлаждал хороший кондиционер. Никаких палаческих приспособлений Мазур не усмотрел – только стол, несколько стульев и высокий сейф, очень современный, из супернадежных.

Асади достал бутылку виски, два невысоких пузатых стаканчика, насыпал позванивающие кубики льда. Мазур уселся, повинуясь очередному гостеприимному жесту, взял стакан и механически отпил. Прислушался: нет, вопли сюда не долетали.

– Этот кабинет я специально проектировал, – сказал Асади. – Ни один внешний звук сюда не долетает – а там, где остался на страже Юсеф, невозможно услышать ни слова, здесь произнесенного… Естественно, три раза в день комнату проверяют на микрофоны. Мы можем говорить, ничего не опасаясь… – он поднял на Мазура усталые глаза. – Вы видели… Вы наверняка считаете наши методы варварскими? Плети, сапоги под ребра и прочее…

– Хотите честно? – сказал Мазур. – Я не знаю…

– Только та революция чего-то стоит, которая умеет себя защищать. Вы не помните точно, кто это сказал, Ленин или Дзержинский?

– Не помню.

– Но кто-то из двоих, это точно, – сказал Асади. – Да, согласен, на взгляд советского товарища все это, – он кивком показал в коридор, – может показаться… излишним зверством. Простите за откровенность, но во времена вашей юной революции у вас наверняка разговаривали с контрреволюционерами немногим мягче… Я знакомился с кое-какими источниками. Что поделать, наша революция молода, очень молода, совсем молода. А эта сволочь, – он снова показал в коридор, – между прочим, из той группы, что заложили на рынке три бомбы. Одну мы обезвредить успели, две взорвались. Восемнадцать убитых, в том числе дети. Кое-кто из группы до сих пор остается на свободе. И нельзя упрекать человека, которому приходилось собирать в брезент куски детских тел, если он берет плетку, а не пробует насквозь культурные психологические подходы.

Он ни в малейшей степени не пытался оправдаться – попросту вводил Мазура в курс дела, высказывал свои мысли, и только. Мазур молча сделал пару глотков.

– Вы знаете, товарищ Мазур, я родом из приморской деревни, – сказал Асади тихо, доверительно. – У нас в семье, да и вообще в деревне были рыбаки – но больше все-таки ловцов жемчуга. Мой отец и три его брата были жемчуголовами. Это только в голливудских фильмах ловец жемчуга выглядит романтично. В реальной жизни работа эта тяжелая, опасная, если добавить, что испокон веков наши люди погружались без всяких аквалангов… Понимаете, должно быть? Вы специалист…

– Понимаю, – кивнул Мазур.

– Вот так… Жемчуголовы долго не жили, а если им везло, многие на всю жизнь оставались с подорванным здоровьем. Но я не о том. Добыча жемчуга самим ловцам достатка не приносила – большую часть жемчуга по праву владельца земли и воды забирал амир. Вот я и хочу вам рассказать про амира. Он приезжал с большой помпой – дорогие европейские собаки в золотых ошейниках, пара ручных гепардов на золотых цепочках, сильная охрана… Эти головорезы выглядели чрезвычайно картинно: патронташи крест-накрест на груди, револьверы без кобур заткнуты за кушаки, как и ножи без ножен, парочка щеголяла с вовсе уж музейными копьями. Это они делали специально, понимаете? Чтобы все было напоказ, чтобы подавлять и запугивать… – он смотрел куда-то сквозь Мазура, голос зазвучал тише, отрешеннее. – Мы, конечно, были мусульманами, но происходили от пустынных наездников, «песчаных племен», а там свои обряды, кое в чем отличающиеся от догм ислама… Наши женщины не носили паранджи – так, чисто символически закидывали с плеча на плечо нижний край платка, даже подбородок не закрывался… Наши женщины были очень красивы – молодые, я имею в виду, пока их не смяла тяжелая жизнь… Вся деревня обязана была собираться, когда приезжал владыка… Он любил женщин, знаете ли. Он не говорил ни слова, только делал пальцем вот так, – Асади показал, – чуть заметно, небрежно сгибал палец. И женщина шла к нему. Она просто не могла иначе, это был наш полновластный амир… Не имело никакого значения, есть у нее муж или жених, стоит ли он тут же… Вам не понять и не увидеть, какие лица были у мужей и женихов. Вы не увидите, как женщина шла – и как она потом возвращалась из шатра. Я хорошо помню… Иногда после амира на женщину набрасывались холуи, после леопарда – шакалы… Знаете, он никогда никого не убил, мужчин, я имею в виду, даже тех, кто показал непочтительность, попросту осмелился смотреть не так. Лучше бы убивал. Только он был не так прост. Попробуйте представить, что чувствует мальчишка, когда его отца, самого сильного и смелого на свете, свалили пинками и мочатся ему на лицо. Что чувствуют односельчане… Это мое детство, товарищ Мазур, и не только мое. Лейла своя, но она не поймет, у нее с детства были слуги, а Касем вырос в семье пусть и бедного, но столичного торговца – а в столице все чуточку по-другому, там, по крайней мере, не тешат свое самолюбие посреди улицы провинциальные амиры… Вам-то проще, для вас подобные вещи – чуть ли не древняя история. Но я… – он сильно провел по лицу ладонью, поднял абсолютно сухие глаза. Смотрел трезво, собранно. – Ладно, не будем об этом, когда-нибудь и у нас это станет историей… Вы ведь передали своим те материалы, что вам отдал Юсеф?