Я вернусь... - Воронин Андрей

– Извините, – сказал Юрий. – Я действительно не подумал. Наверное, время значения не имеет. Во всяком случае, я не собирался устанавливать какие-то твердые сроки...

– Да нет, все верно, – сказал Лузгин. – Чем скорее, тем лучше. Чего тянуть? Не то швейцарцы, чего доброго, заинтересуются, что это за денежки у них в банке хранятся, и – р-р-раз!

Он сделал молниеносное движение рукой, как будто муху на лету поймал. Юрий кивнул: он сам неоднократно думал о том же.

Они договорились о связи, и Юрий ушел. Лузгин попрощался с ним тепло и даже с оттенком почтительности, как человек, расписывающийся в своей неспособности совершить подвиг и провожающий на этот подвиг кого-то другого, более для этого дела подходящего.

Когда дверь за посетителем закрылась, Андрей Никифорович еще немного посидел неподвижно, давая ему время покинуть контору, а потом громко запричитал, обращаясь к пустому кабинету:

– О-бал-деть! О Русь святая!.. О родина, когда ж ты поумнеешь?!

Он крутанулся вместе с креслом вокруг своей оси и с размаху вонзил пятерню в свою прилизанную прическу, приведя ее тем самым в полнейший беспорядок. Секретарша прибежала, встревоженная его возгласом, и стала в дверях.

– Зинаида Александровна, – сказал ей адвокат, – счастье мое, надежда моя и опора! Имейте снисхождение к инвалиду умственного труда, накапайте пять капель для успокоения нервов!

– Что случилось? – спросила секретарша чистым, хорошо поставленным голосом, подходя к замаскированному бару и наливая шефу коньяка.

– Вы когда-нибудь видели динозавра? – спросил Лузгин, с благодарным кивком принимая рюмку.

– Нет, – как всегда, спокойно ответила Зинаида Александровна. – Динозавры вымерли, насколько мне известно.

– Не все! – воскликнул Лузгин, дыша на секретаршу парами коньяка и хватая с протянутого ею блюдечка ломтик лимона. – Не все! Один только что покинул вашу приемную, и если вы поторопитесь, то, наверное, еще успеете полюбоваться в окно на его великолепный спинной гребень и чешуйчатый хвост.

Секретарша повернула голову и посмотрела на улицу сквозь планки вертикальных жалюзи.

– У него нет хвоста, – сообщила она, – зато есть машина. Он в нее как раз садится.

– Да-а? – удивился Лузгин. – Ну, значит, это не простой динозавр, а очень умный. Самый умный из динозавров, потому и дотянул до наших дней, хотя кругом сплошные млекопитающие. Хищные. А что за машина?

– Джип, – ясным голосом прозвенела секретарша. – Маленький, защитного цвета, вроде тех, какие показывают в кино про вьетнамскую войну. Неказистый какой-то.

– Ну, так на то он и динозавр, – жуя лимон, заявил Лузгин. – Как ни крути, а самый умный динозавр на порядок глупее самой глупой обезьяны, и машина у него должна быть соответствующая... Увы, увы! Эволюция неумолима. Но вы знаете что? Я ему помогу. Мы с вами, Зинаида Александровна, как цивилизованные люди и патриоты, должны заботиться о несчастных представителях вымирающих видов. Как знать, может быть, наша забота принесет плоды, этот реликт как-нибудь размножится и лет этак через тысячу его потомки вновь унаследуют Землю?

– А это будет хорошо или плохо?

– А я почем знаю? Одно вам могу сказать: это будет совсем по-другому, не так, как сейчас. А впрочем, не волнуйтесь, ничего этого не будет. Вымрет он, вот и все. Я ему помогу, но он все равно вымрет – несмотря на мою помощь, а может быть, именно благодаря ей.

– Жалко, – сказала секретарша, по-прежнему глядя в окно, за которым уже не было ни старого армейского джипа, ни его владельца. – Красивый мальчик.

– Обречен, – сказал Лузгин. – Обречен на вымирание матерью-природой – мудрой, но жестокой... Налейте-ка мне еще, и себе налейте тоже. Да, да, и себе! Клянусь, в вашем личном деле этот постыдный эпизод отображен не будет. Вот так, спасибо. Давайте выпьем за того, у кого хватило мужества остаться динозавром, а не эволюционировать в... в... в хорька. Или в скунса. Дай ему Бог протянуть подольше! Ну, чокнемся!

Они чокнулись, а через десять минут Андрей Никифорович, трезвый, заново прилизанный и окончательно пришедший в себя, уже принимал очередного посетителя по поводу затянувшейся тяжбы о наследстве, борясь с непонятно откуда взявшимся желанием отхлестать этого урода по щекам, схватить за шиворот и выкинуть вон из кабинета. Желание это, впрочем, нисколько не отразилось на выражении лица и безупречных манерах Андрея Никифоровича; лишь он один знал, чего ему это стоило, и утешала его и поддерживала в неравной борьбе со своими здоровыми инстинктами лишь одна мысль: ничего, скоро пятница. Пятница!