Биография smerti - Литвиновы Анна и Сергей

– Ничего у тебя не получится. Какое богатство? Не зря же мой папа говорит: «Дети наших начальников будут начальниками наших детей».

Вот так! Знай, Маринка, свое место...

А подруга продолжила:

– Ты сама подумай... Тебя и в институт без взятки не примут. А если даже возьмут и закончишь, то распределят куда-нибудь в Урюпинск. И карьерой твоей заниматься, ясное дело, будет некому. Откуда ж богатству взяться?

В тот день они впервые поссорились. Потому что каждая так и осталась при своем мнении. Марина не сомневалась, что через двадцать лет она станет минимум директором завода – как главная героиня фильма «Москва слезам не верит». Инка же уверяла, что подруге в лучшем случае удастся дорасти до старшего инженера. В каком-нибудь чахлом НИИ.

– Я, конечно, не знаю, где Инка сейчас, но я свое слово сдержала – карьеру сделала, – гордо закончила Холмогорова. И нетерпеливо обратилась к массажисту: – Тебе еще долго?

– Почти все, Марина Евгеньевна, – почтительно откликнулся тот.

На пороге немедленно появилась Фаина с махровым халатом в руках.

«Вот выдрессировала она их», – не без восхищения подумала Татьяна.

Холмогорова метнула быстрый взгляд на часы. Царственным жестом приняла у экономки халат, сползла с массажного стола и двинулась прочь. А Татьяна – ни дать ни взять надоедливая журналистка с диктофоном в руках – засеменила рядом.

– Про раннее детство, я считаю, достаточно, – отрубила на ходу Марина Евгеньевна. – Действуйте, Таня. Обработайте текст, скиньте на мой компьютер, а я вечером почитаю.

– Записываем все, как есть? – уточнила Садовникова. – И что отец пил, и как вы той Инке завидовали?

– Все-все. Народ должен видеть, что я не с серебряной ложкой во рту родилась. – Она усмехнулась. – Может, и Инке моя книжка на глаза попадется. Пусть знает, что папаша ее не угадал. Дочка дворничихи вполне может в люди выбиться.

Они уже вышли с территории бассейна и теперь поднимались по широкой лестнице на третий этаж, где располагалась хозяйкина спальня.

– А вы злопамятная... – позволила себе фамильярность Татьяна.

Холмогорова в ответ лишь плечом дернула:

– Иначе нельзя. Сожрут.

Царственно вплыла в свой будуар и захлопнула за собой дверь – прямо перед Таниным носом.

Просто стройбат какой-то. Сплошные унижения. То смирно стой у бассейна, жди, покуда хозяйка наплавается, то дверь перед тобой захлопывают, будто перед шелудивой собакой.

Таня побрела по дому, пытаясь развеселить самое себя. Хотелось подумать о чем-нибудь приятном. Только, увы, ничего хорошего в голову не лезло. Неприятная работа, незадавшаяся жизнь...

А когда проходила мимо гостиной, услышала женский голосок:

– Вот она меня задолбала!

Уж не про нее ли речь?

Таня замерла возле неплотно прикрытой двери, осторожно заглянула в щелку. В комнате двое. Хозяйкина секретарша Нелли раскинулась в кожаном кресле и физиономию имеет самую злющую. А подле нее Антон Шахов. Сидят оба в довольно интимной позе – Антон расположился у Нелькиных ног и обнаженные ступни ей массирует. Ничего не скажешь: рабочие отношения...

Первым порывом было ворваться в комнату и сломать незадачливой литераторше Нельке весь интим. От сего неразумного поступка Таня, конечно, удержалась. Но и от двери не отошла. Наоборот – навострила уши, затаила дыхание. И принялась слушать, как хозяйкина секретарша злобой исходит.

– Я тебе говорю, Антош: эта Татьяна – ноль полный. Мозгов никаких, а на роже сплошной ботокс!

«Вот тварь! Да в жизни я никакого ботокса не колола!» – возмутилась про себя Садовникова.

– И проститутка, пробы некуда ставить. Вон, Феоктистович – у него на таких нюх – на нее сразу стойку сделал.

«Да нужен мне сто лет ваш Феоктистович!» – продолжала негодовать Татьяна.

– А уж хозяйку-то как облизывает... Вся сладкая, прям сплошной сахарок! А сама так и вынюхивает, так и лезет везде. Поспорить могу: наверняка в какую-нибудь газетенку типа «Жизнь» желтизну сольет...

И Антон, негодяй, хоть бы словечко в защиту сказал! Наоборот: сидит, слушает, кивает. А руки его так и пляшут по Нелькиным ногам. Причем уже не только по стопам – забираются выше, нежно гладят секретаршины коленки... А та капризным тоном восклицает:

– Ой, Тош, не успокаивай меня! Все равно бесполезно! Я от одного вида этой гадины просто больной становлюсь!

Ишь ты, оскорбленный талант...

Антоша же отпустил Нелины конечности и заявляет, сочувственно так:

– Да не порти себе, Нелечка, нервы!

Девица мгновенно взвилась:

– А что я могу поделать, если она меня бесит?!

Антон же спокойно продолжил:

– И не ругайся с ней.

– Это уж мое личное дело! – в запальчивости выкрикнула та.

– Конечно, твое, – примирительно произнес Шахов. – Просто я считаю – глупо ругаться. Врага себе наживешь. И хозяйку совершенно зря злишь.

– Предлагаешь мне тоже ей задницу лизать? Как ты? – саркастически поинтересовалась Нелли.

– А что в том плохого? – пожал плечами Антон. – Куда разумнее силенок подкопить и потом незаметно ударить. Думаешь, мне эта выскочка нравится?

«Негодяи. Какие же вы негодяи!» Таня, уж на что закаленная в офисных интригах, а едва не заплакала. Хорошо, в конце коридора показалась горничная – появился повод удалиться. Чтоб никому и в голову не пришло, что писательница, московская гостья, позорно подслушивает под дверью...

Но настроение испортилось окончательно. И еще какой-то страх появился. Пусть Нелли с Антоном – не фигуры, но все равно неприятно, когда живешь, можно сказать, в стане врага.

Юльку, его Юлечку, нашли туристы.

Их в окрестностях города шлялось без счета. Не каждому ведь по карману снимать гостиницу в Сочи и вываливать бешеные деньги за тухловатое ресторанное питание. К тому же у «дикарей» своя романтика: костры, палатки, сосновые боры, пустынные пляжи... Береговая линия на Черноморском побережье многокилометровая, по кромке прекрасные леса – места на всех хватит.

Та парочка туристов затеяла пеший поход. Натолкали в сумку-холодильник пивка с кальмарами и потопали, всего-то шесть километров от города Сочи. Шли по жаре, упарились, устали, повалились отдохнуть... И только слегка отдышавшись, увидели буквально в метре едва присыпанное песком недвижимое женское тело.

Юлечка была раздета, сарафанчик, белье и босоножки аккуратно сложены рядом, в распахнутых глазах застыл ужас, и кругом кровь... На ее теле насчитали семь ножевых ударов – два из них оказались смертельными. А на вскрытии выяснилось: она ждала ребенка, беременность десять недель.

Город гудел. Туристы-дикари дружно покидали свои палатки. Заговорили о маньяке. Молодые девчонки насмерть ссорились с матерями – те пытались запереть любимых чад по домам.

На похороны Юлии пришло больше тысячи человек. Одноклассницы выдавливали слезинки, мальчишки – поддерживали их под локоток. Юлькин менеджер в своей надгробной речи сказал, что он в модельном бизнесе уже двадцать лет, еще в советские времена работал на Зайцева, но никогда прежде не имел дело с девушкой такой красоты и такого таланта. Юлечкин официальный на тот момент поклонник (очередная пустышка с огромной печаткой и на «Мерседесе») имел бледный вид: менты пытались повесить убийство на него. Однако, шептались в толпе, не доказали. Да и Юлин ребеночек оказался от другого... От кого – так и не выяснили.

Беркута тоже таскали на допрос. Он тогда уже был у властей на заметке: блистательный ученик, золотой медалист, профессионально карате занимается, сколько раз на краевом чемпионате побеждал, а в Москву, поступать в институт, не поехал. Остался в Сочи, откупился от армии и, восемнадцатилетний сопляк, зарегистрировал на свое имя фирму – охранное агентство, в котором, к удивлению многих, сразу же появились клиенты, причем весьма серьезные. Подозрительно: мальчишка, такому, в лучшем случае, в «шестерках» ходить, а он ведет, и вполне успешно, дела с конкретными братанами... К тому же все знали, что Беркут при Юлии – самый верный рыцарь. Альбомов с ее фотографиями уже штук пять насобирал, его среди ночи разбуди, скажет, для какого журнала в ближайшие дни у девушки съемка.

Но прижать не смогли и Беркута – во-первых, алиби у него оказалось железное. И на допросе он разрыдался, как мальчишка, хоть и двухметровый шкаф, костяшки на пальцах, будто камень:

– Я за Юльку сам бы умер! На куски бы себя дал изрубить! А вы говорите: убил...

Следователь поверил. Такое, решил, не сыграешь.

А на свежей могиле, едва толпа провожающих разошлась, Миша Беркут поклялся:

– Юлечка, милая, прости, что не уберег. Но ты верь: я за тебя отомщу.

Падчерица позвонила утром. Веселая, пищит восторженно, как в три годика, когда он ее впервые в зоопарк вывел: