Последний дон - Пьюзо Марио

Я выдвигал Сантадио множество предложений, шел на уступки, хотел жить в мире. Но их сила внушала им ощущение могущества, как и водится с людьми, склонными к насилию. Они верили, что могущество – это все. Так и дошло до войны между нами.

– К чему Кроссу знать об этом? – перебил Джорджио. – Какой прок ему или нам от этого?

Винсент отвел глаза от Кросса, а Пити уставился прямо на него, чуточку запрокинув голову и оценивающе прищурив глаза. Ни один из трех сыновей не хотел, чтобы дон поведал эту историю.

– Потому что это наш долг перед Пиппи и Кроччифисио, – сказал дон. И обратился прямо к Кроссу: – Делай из этого рассказа какие угодно выводы, но я и мои сыновья невинны в преступлении, в котором ты нас подозреваешь. Пиппи был для меня сыном. А ты для меня почти что внук. У нас у всех в жилах течет кровь Клерикуцио.

– Никому из нас добра от этого не будет, – снова вклинился Джорджио.

Дон Клерикуцио нетерпеливо отмахнулся от него и обратился к сыновьям:

– Правдиво ли то, что я пока сказал?

Они кивнули, а Пити заметил:

– Нам следовало искоренить их с самого начала.

– Мои сыновья были молоды, – пожав плечами, пояснил дон Кроссу, – твой отец был молод, ни одному из них не исполнилось еще и тридцати. Я не хотел терять их жизни в великой войне. А дон Сантадио, помилуй Бог его душу, имел шесть сыновей, но считал их скорее солдатами, нежели своими сыновьями. Джимми Сантадио был старшим и работал с нашим старым другом Гронвельтом, помилуй Бог и его. Тогда половина отеля принадлежала Сантадио. Джимми был лучшим в их команде, единственным, кто видел, что мир – наиболее подходящее решение для всех нас. Но старик и остальные его сыновья жаждали крови.

Затевать кровавую войну было не в моих интересах. Мне нужно было время, чтобы прибегнуть к доводам рассудка, чтобы убедить их в разумности своих предложений. Я бы уступил им все наркотики, а они отдали бы мне весь игровой бизнес. Я хотел их половину “Занаду”, а в обмен они бы контролировали все наркотики в Америке – грязное дело, требующее насилия и твердой руки. Весьма разумное предложение. Наркотики сулили куда больше денег, и в этом деле не требовалась далеко идущая стратегия. Грязный бизнес с массой оперативной работы. Все это было на руку сильным Сантадио. Я хотел, чтобы Клерикуцио контролировали все азартные игры – это не так рискованно, как наркотики, не так прибыльно, но при разумном руководстве было бы куда более на руку нашей Семье. Я всегда ставил конечной целью стать членом законопослушного общества, а игровой бизнес мог обернуться легальной золотой жилой без ежедневного риска и грязной работы. Касательно этого время подтвердило мою правоту.

К несчастью, Сантадио хотели заполучить все. Все. Если вдуматься, племянник, это было очень опасное время для всех нас. К тому моменту ФБР знало о существовании Семей и о нашем сотрудничестве. Правительство, опираясь на свои ресурсы и технику, повалило множество Семей. Стена omerta дала трещину.

Молодые люди, рожденные в Америке, сотрудничали с властями ради спасения собственной шкуры. К счастью, я учредил анклав в Бронксе и привозил новых людей с Сицилии, чтобы они служила мне солдатами.

Единственное, чего я никогда не мог понять, это как женщины могут причинить столько бед. Моей дочери Роз-Мари тогда было восемнадцать лет. Как же она подпала под чары Джимми Сантадио? Она говорила, что они – будто Ромео и Джульетта. Кто такие Ромео и Джульетта? Господи Боже, что это были за люди? Определенно не итальянцы. Когда мне было рассказано об этом, я пересмотрел свое мнение. Я вновь повел переговоры с Семьей Сантадио, я пошел на уступки, чтобы обе Семьи могли существовать бок о бок. Они же по своей глупости сочли это признаком слабости. С чего и началась вся эта трагедия, затянувшаяся на долгие-долгие годы.

Тут дон резко оборвал свой рассказ. Джорджио налил себе бокал вина, взял ломоть хлеба и кусок молочного сыра. Затем остановился позади дона.

– Почему сегодня? – осведомился Джорджио.

– Потому что мой замечательный племянник тревожится из-за того, как умер его отец, и мы обязаны разогнать всяческие подозрения, каковые он может к нам питать, – пояснил дон.

– Я не питаю к вам подозрений, дон Доменико, – возразил Кросс.

– Все подозревают всех и вся, – откликнулся дон. – Такова человеческая натура. Но позвольте мне продолжить. Роз-Мари была молода и понятия не имела о мирских делах. Ее сердце было разбито, когда началось противостояние обеих Семей. Она толком не представляла, почему это происходит. И решила свести всех вместе, веря, что любовь способна победить все, как впоследствии уведомила она меня. Она тогда была очень влюблена. И была светом моей жизни. Моя жена умерла молодой, а я больше не женился, потому что мысль делить Роз-Мари с чужой женщиной была невыносима для меня. Я ни в чем ей не отказывал и возлагал огромные надежды на ее будущее. Но вынести женитьбу с Сантадио было выше моих сил. Я запретил это. Тогда я тоже был молод. Я думал, что мои дети будут повиноваться моим приказам. Я хотел, чтобы она пошла в колледж, вышла за кого-нибудь из другого мира. Джорджио, Винсент и Пити должны были поддерживать меня в этой жизни, я нуждался в их помощи. И я питал надежды, что их дети тоже смогут ускользнуть в лучший свет. В том числе мой самый младший сын Сильвио. – Дон указал на фотографию, стоящую на каминной полке покоя.

Кросс ни разу не разглядывал эту фотографию пристально и не знал ее истории. Фото изображало молодого человека лет двадцати, очень похожего на Роз-Мари, только более кроткого, с более интеллигентным взглядом серых глаз. Это лицо выдавало настолько добрую душу, что Кросс задумался, не обошлось ли тут без ретуши.

В воздухе лишенной окон комнаты густым облаком повис сигарный дым. Джорджио закурил огромную гаванскую сигару.

– Я любил Сильвио даже сильнее, чем Роз-Мари, – продолжал дон Клерикуцио. – Его душа была добрее, чем у большинства людей. Его приняли в университет со стипендией. На него возлагали самые серьезные надежды. Но он был чересчур невинен.

– Он был лишен инстинкта самосохранения, – вставил Винсент. – Никто другой из нас бы не погиб. Во всяком случае, как он, даже не пытаясь защищаться.

– Роз-Мари и Джимми Сантадио, – подхватил рассказ Джорджио, – уединились в мотеле “Коммак”. И Роз-Мари пришла в голову мысль, что если Джимми и Сильвио потолкуют, то им удастся свести обе Семьи. Она позвонила Сильвио, и он отправился в мотель, не сказав никому ни слова. Они втроем обсудили стратегию. Сильвио всегда звал Роз-Мари “Рой”. Последнее, что он сказал: “Все будет в порядке, Рой. Папа ко мне прислушается”.

Но Сильвио так и не поговорил с отцом. К несчастью, двое братьев Сантадио, Фонса и Итало, играли роль телохранителей своего брата Джимми.

Сантадио со своей неистовой манией преследования заподозрили, что Роз-Мари заманивает их брата Джимми в ловушку. Или, по крайней мере, подбивает его на женитьбу, которая снизит их собственное влияние в их Семье. И Роз-Мари, наделенная неистовой отвагой и решимостью выйти за их брата, представляла для них угрозу. Она не подчинялась даже собственному отцу, великому дону Клерикуцио. Ее ничто не могло остановить.

Узнав покидавшего мотель Сильвио, они подстерегли его в переулке Роберт-Мозес и застрелили. Забрали у него бумажник и наручные часы, чтобы это выглядело ограблением – типичный для менталитета Сантадио поступок, акт чистейшей агрессии.

Дона Клерикуцио их уловка не ввела в заблуждение ни на миг. Но затем к нему прибыл Джимми Сантадио – безоружный и без телохранителей. Он потребовал частной аудиенции у дона.

– Дон Клерикуцио, – сказал он, – я горюю почти так же сильно, как вы. Я отдаю свою жизнь в ваши руки, если вы считаете, что ответственность лежит на Сантадио. Я говорил с отцом, он такого приказа не отдавал. И он уполномочил меня сказать, что пересмотрит все ваши предложения. Он дал мне позволение жениться на вашей дочери.

Подошедшая Роз-Мари взяла Джимми за руку. Лицо ее было настолько жалобным, что на мгновение сердце дона растаяло. Горе и страх наделили ее трагической красотой. Глаза ее, темные и сверкающие слезами, просто поражали. А на лице запечатлелось ошеломленное, непостижимое выражение.

Отвернувшись от дона, она поглядела на Джимми Сантадио с такой любовью, что дон Клерикуцио чуть ли не впервые в жизни начал склоняться к милосердию. Разве можно сделать несчастной такую красивую дочь?

– Джимми был просто в ужасе от того, что ты можешь подумать, будто его Семья имеет к этому какое-то отношение, – промолвила Роз-Мари отцу. – Я знаю, что они тут ни при чем. Джимми твердо обещал мне, что его Семья согласится на наши предложения.

Дон Клерикуцио уже вынес вердикт, обвиняющий Семью Сантадио в убийстве. Никакие доказательства ему не требовались, но милосердие – дело другое.

– Я верю и принимаю тебя, – сказал дон, искренне поверивший в невиновность Джимми, хотя разницы это уже не составляло. – Роз-Мари, я благословляю тебя на брак, но не в этом доме, равно как и никто из моей Семьи не будет присутствовать на свадьбе. А ты, Джимми, скажи своему отцу, что после женитьбы мы сядем вместе, чтобы обсудить наши дела.