Завещание веков - Левенбрюк Анри

– Гениально! – согласился я.

– Так вот, – продолжала Софи, – есть предположение, что Леонардо использовал похожий способ. Говоря иными словами, его в какой-то мере можно считать отцом информативной стеганографии…

– После него, – добавила Жаклин, – другие художники стали забавляться тем, что скрывали какие-то вещи в своих полотнах. Один из самых знаменитых примеров – картина Ганса Гольбейна «Послы». Она была написана в тысяча пятьсот тридцать третьем году, то есть через четырнадцать лет после смерти Леонардо. В самом низу спрятан человеческий череп. Чтобы увидеть его, нужно смотреть на картину, скосив глаза, поскольку рисунок деформирован. Это принцип анаморфозы…

– Как в синемаскопе? Потрясающе! Так что же «Джоконда»?

– Ну, где-то в ней спрятан код. Похоже, недоступный невооруженному взгляду.

– Если верить твоему отцу, – пояснила Софи, – в «Джоконде» скрыты тридцать четыре знака. Ты помнишь? Он пометил эти места кружками.

Она показала мне обгоревшую копию «Джоконды». Действительно, я насчитал тридцать четыре пометы карандашом.

– А вы что-нибудь разглядели?

– Нет, – ответила Жаклин. – Мы не знаем, что именно надо искать. Возможно, крохотные буковки, но это меня удивило бы, ведь «Джоконду» рассматривали в лупу миллионы раз на протяжении нескольких веков, и если бы что-нибудь было написано, это увидели бы уже давно.

– Судя по всему, – уточнила Софи, – разглядеть эти значки можно только с помощью знаменитой машины!

– О черт! – вскричал я. – С ума сойти!

– Мы тебя предупреждали!

– И это еще не все, – подхватила Жаклин, все больше возбуждаясь. – Твой отец обнаружил это не случайно. Похоже, способ шифровки спрятан в «Меланхолии» Дюрера. Посмотри хотя бы сюда. Магический квадрат.

– Ну?

– Сумма всех горизонтальных, вертикальных и диагональных линий всегда составляет число тридцать четыре.

– Столько же знаков скрыто в «Джоконде», – добавила Софи.

– Потрясающе!

– Пока мы только нащупали связь между «Меланхолией» и «Джокондой». В обоих случаях на переднем плане – женский персонаж с ярко выраженными мужскими чертами. Многогранник «Меланхолии» прямо отсылает к Леонардо. Наконец, пропорции. «Джоконда» написана на доске размером семьдесят семь на пятьдесят три сантиметра, и она ровно в три раза больше, чем «Меланхолия». Думаю, что именно с помощью «Меланхолии» мы узнаем, как пользоваться машиной, сконструированной Леонардо, и расшифруем код «Джоконды». Софи сказала мне, что в машине есть три различные оси, что позволяет рассматривать картину с многих позиций, главное же лупы и зеркала… Это так?

– Да.

– Я готова держать пари, что имеется тридцать четыре позиции, позволяющие разглядеть тридцать четыре скрытых значка. Проблема в другом. Я не уверена, что значки эти уцелели. «Джоконда» дошла до нас в не очень хорошем состоянии. Леонардо, будучи хорошим химиком, сам смешивал краски. Конечно, это давало ему большую свободу, и, как я вам уже говорила, он сумел добиться изумительной техники мазка, однако в результате многие цвета сильно потемнели от времени. Кроме того, живопись на дереве сохраняется хуже, чем на полотне…

– Не говоря уж о том, – добавила Софи, – что я плохо себе представляю, как мы вломимся в Лувр с целью простукать «Джоконду».

– Придется попробовать с копией, – предложил я. – Посмотрим, что из этого выйдет.

– Мы пришли к такому же выводу.

Я посмотрел на две картины, лежавшие на полу. Глубоко вздохнул и перевел взгляд на Жаклин с Софи.

– Девчонки, вы гениальны! Приглашаю вас в ресторан, конечно же, с нашим другом Баджи!

На глазах у изумленного Стефана мы все трое обнялись. У нас было общее ощущение, что мы решили многовековую загадку, и это нас просто опьяняло.

– Что будем делать со всем этим? – спросила Софи, показав на бумаги и картины, лежавшие на полу.

– Возьмите «Джоконду», – предложила Жаклин. – Она вам наверняка понадобится для расшифровки, когда часовщик восстановит машину. Остальное пусть будет у меня, я еще поработаю сегодня вечером и, может быть, сумею обнаружить что-нибудь еще.

Через полчаса мы четверо уже обедали в маленьком ресторане на первом этаже дома Жаклин. Мы чувствовали себя необыкновенно легко, почти забыв о напряжении, стремительно возраставшем все последние дни.

Трапеза подходила к концу, когда мне позвонил Франсуа.