Тайна совещательной комнаты - Никитинский Леонид

— Ну, есть, — подумав, сказал Зябликов.

— Поехали, возьмешь.

— Да вот она, — сказал Зябликов, щелкая кнопками радиоприемника, — Если вот так радио настроишь, оно и будет работать как сканер. Антенна стационарная. Радиус, правда, метров сто, не больше, если без помех.

— Ну и ну, — сказал Тульский. — Так ты и правда агент ноль-ноль-семь.

— А ты думал, меня только за боевые заслуги там держат? — сказал Зябликов, — Я ж тоже сыщик. Если там адюльтер или что. Машина не вызывает подозрений, ну, едет какой-то безногий, мало ли. Если бы только она еще не закипала все время.

— А если возле суда настроить, то разговор внутри достанет? Если у окна?

— Ну, — сказал Зябликов, — она же обычно в фойе к окошку выходит звонить, чтобы в зале не слышно было. Тогда возьмет, если с той стороны поставить.

— Ключи дай?

— Почему нет, — сказал Зябликов. — А что с тем микрофоном-то делать будем?

— Да что хочешь, — сказал Тульский, крутя ручки хитрого приемника, — Хочешь, судье скажи, посмотрим, как он среагирует. Он председательше пожалуется, она еще кому-нибудь позвонит. Мне теперь чем больше народу будет знать, тем лучше.

— Ясно, — сказал Зябликов. — Я пошел Медведя возле дверей сторожить, ключи я тебе завтра утром отдам, сегодня на ней все равно никого не догонишь.

Понедельник, 31 июля, 18.00

Оставляя на линолеуме мокрые следы, Климов шел по коридору больницы, где вдоль стен лежали на койках безразличные ко всему женщины.

— Куда прешь в ботинках? — преградила ему дорогу уборщица.

— Дождь… — растерянно объяснил Слесарь.

— Ну и что, что дождь? А вытирать сам будешь?

Климов подумал и достал из замусоленного кошелька такую же замусоленную десятку. Теперь он мог себе это позволить. Бабка тут же сменила гнев на милость:

— Ну ладно, ноги еще раз вытри вон о тряпку.

— Вот держи, бабка, сотню, — вдохновенно сказал слесарь, доставая еще бумажку из кошелька. — К-климову Елену знаешь из во-восемнадцатой палаты? Уберешь у нее, когда я уйду, и постель пе-перестелишь, ладно?

— Конечно, милый, — сказала уборщица. — Иди с богом.

Великая вещь деньги! И врачу надо будет сразу дать. Может, сразу две тысячи? Или лучше сто долларов? — соображал слесарь. Или доллары лучше не показывать? Эх, дурак он, надо было больше рублями у Розы попросить. У дверей палаты он достал из пакета коробку конфет, но потом решил, что не стоит дразнить ими остальных теток в палате, и убрал коробку обратно в пакет.

— Ты поправишься! — сказал он жене вместо «здравствуй» свои обычные слова, садясь на край ее койки, — Я куплю л-лекарство!

Она только молча посмотрела. Но, словно подтверждая его слова, луч вечернего солнца вдруг лег на серую больничную простыню, и они увидели, что дождь за окном кончился. Слесарь достал из пакета конфеты, открыл коробку, неуклюже содрав целлофан, и торжественно поставил коробку не встававшей уже больной на грудь, теперь плоскую, как стол.

— Откуда конфеты, Толя? — спросила она. Голоса у нее уже почти не было.

— От верблюда, — пошутил он, — У нас с тобой теперь д-деньги есть, Леночка. Я и в-врачу заплачу, и л-лекарства могу купить…

Но, вместо того чтобы обрадоваться, она глядела на него с испугом:

— Толя! Откуда у тебя деньги?

— Ну к-какая р-разница?.. В маломестную п-палуту чистую, — говорил он, заикаясь сильнее, чем обычно, — т-там хватит, и даже на п-похороны тоже, ты не б-бойся…

— Ты что, Толя! — зашептала она, — Разве важно, проживу я еще неделю или нет? Я хочу честным человеком умереть. И ты похорони меня как честный человек…

Луч солнца переместился на стену и разгорался все ярче, за окном в деревьях радостно защебетали после дождя птицы, и было, казалось, слышно даже, как они там отряхивают перышки.

Понедельник, 31 июля, 18.30

Солнце после дождя казалось таким щедрым и радостным в саду за оградой больницы, что Роза, подъехавшая к проходной, тоже решила выйти из машины и встретить Слесаря в парке. Она отнюдь не была сентиментальна, да и мысли ее были заняты сейчас больше жизнью, чем смертью. Но все же столь органичное и вместе с тем противоестественное сочетание солнечного буйства дичающего сада с отчетливым умиранием больницы, осыпающейся штукатуркой, и с умиранием людей за ее стенами, и сам дух смерти, так ясно вписавшийся в гомон птиц, возвещающий, наверное, о скором рождении птенцов, даже и Розу заставили на секунду как бы помолиться про себя. Но ждать ей надо было с терпением, а телефон уже звонил, напоминая о евроокнах и требуя не отвлекаться на пустое.