Любовь.ru. Любовь и смерть всегда вдвоем - Андреева Наталья

Поздно вечером, когда Люська наконец уехала домой, она села за компьютер и с нетерпением стала просматривать почту. Послание пришло не от Сергея Иванова, как ожидала Люба.

Ей писал Павел Петрович Стрельцов. Очередная его исповедь начиналась словами:

«Долго думал я, прежде чем решиться. Сокровенное рассказать. Непросто это, ох, как не просто! Вы знаете, конечно, что моя первая жена умерла. От рака. Мы уж год, как ждали. А смерти жены любимой ждать, что в глубокий колодец спускаться. Как только ноги почувствовали дно, так веревка возьми, да и оборвись. И назад пути нет, кричи, не кричи. Холодно там внизу, страшно.

Страдал я. Потому как любил безумно свою Полинку. А безумная любовь, она потому такая, что без ума. Вот без ума я и женился. А было мне чуть за двадцать. Сейчас расскажу, как это было.

Жили мы все втроем в одном дворе: я, Полинка и Василий. Вместе росли, вместе в песочнице ковырялись, вместе потом в школу бегали. За одной партой по очереди с ней сидели. День я, день, значит, Василий. И портфель ее по очереди из школы несли. День я, день Василий. Но любить в очередь нельзя. День одного, день другого. Не получается.

Он, конечно, превосходил меня по всем статьям. Я-то из рабочей семьи, а Василий из потомственных интеллигентов. Кость тонкая, лицо одухотворенное, костюмчик всегда на нем чистенький, рубашечка белая, а пальцы на руках длинные, нервные. Когда он Полине операцию должен был делать, я только на них и смотрел. Всю жизнь верил в его руки. Еще когда Васька на школьном концерте должен был играть. На рояле. Родители его переживали. "Ах, наш мальчик, как наш мальчик!" А я смотрел на его длинные, нервные пальцы и верил только в одно: Васька не ошибется. Никогда не ошибется.

Сыграл он. И на одном концерте, и на другом. Только с музыкой после школы завязал. Папа-врач захотел, чтобы сын стал хирургом. И Василий в Медицинский институт поступил. Ну, а я на завод пошел, к своему, значит, отцу. Мне до института было еще пахать и пахать. И армия меня ждала. До осени отработал, и призвали. Ну, могла меня полюбить такая девушка, как Полина, спрашивается? Первая в школе красавица, умница, отличница. Это вам не портфель в очередь носить, это любовь.

Я сразу понял, что без шансов. Но понять это одно, а забыть ее — другое. Как забыть темную косу, вокруг головы венком? Веснушки на носу, словно недозрелые маковые зернышки, родинку-каплю на нежной шее? Она пошла вслед за Василием в Первый Медицинский институт. Только на фармацевта, там, вроде, конкурс был поменьше. Василий-то талант, ему никакой конкурс не страшен. Ну и папа-врач за спиной, конечно. Со знакомствами. Хотя про папу я зря, Василий многого в жизни добился. Одним блатом такое не делается. Поступил в Медицинский без труда. И сумку ее домой носить стал уже он один. А у меня впереди была пахота, и то, что я живу сейчас в своем огромном особняке, ни в чем себе не отказывая, по справедливости. Я все это заработал.

Так как же получилось, что я женился-таки на своей Полине? Она сама ко мне пришла. Дело было вечером.

— Паша, — говорит. — Паша, давай поженимся?

До этого вечера мы и не разговаривали-то толком с тех самых пор, как я из армии пришел. "Здравствуй — здравствуй" и по разным подъездам. И вот вам, здрасьте! Давай поженимся! Она в это время заканчивала Медицинский институт, я же вернулся на завод, к станку. И зарабатывать начал хорошо.

Что ж, я не бедный студент, жениться могу себе позволить, и в очередь на квартиру поставят, и мебель со временем куплю, и холодильник, и цветной телевизор. И жену смогу доучить. А ей, видно, совсем плохо стало. Мать заела. У них в семье четверо детей было, Полина — старшая. Она, конечно, подрабатывала, где могла. Но, видно, надорвалась. В тот вечер смотрел я на нее и видел, как же она устала! Подурнела, под глазами круги, а в них самих -тоска. Такая тоска!

— Паша, давай поженимся. Паша.

Как будто и не мое имя говорит, а спасательный круг просит. И я не смог. Отказаться не смог. Безумная любовь, она такая и есть. Без ума.

На следующий день мы подали заявление в загс. Расписали нас быстро, через месяц. Свадьба была скромная, Полина сама на этом настояла. Даже фату не надела. Так с непокрытой головой и сидела за столом. Все ее понятно, осуждали. А она как каменная. Крикнут "горько!", встанет, повернется ко мне, губами тронет, и -за стол. Народу мало собралось. Мои родители, ее родители, тетка Марья, дед Андрей, да трое Полинкиных братьев-сестер. Поженились. Мне туг же дали комнату в коммуналке, а через три года и отдельную двухкомнатную квартиру. Мишке как раз исполнилось три.

Рожала она тяжело и раньше срока. Месяца на два раньше, чем мы планировали. Я был сам не свой. На работе зашиваюсь, а тут еще с женой плохо. И вдруг подходит ко мне Василий. Я как раз с работы возвращался.

— Ну, как Полина?

— Нормально, — говорю.

— Да ты не стесняйся. Мы же с тобой друзья. И ей я тоже не чужой.

Я на это ничего не сказал. Хотя сразу понял в первую брачную ночь, кто меня опередил. Не чужой! Вот как это называется! А он:

— Хочешь, помогу?

— И как ты мне можешь помочь? — спрашиваю.

— Давай, в роддом съезжу? Отвезу передачу, узнаю, как дела. У меня там знакомая работает. Я с ней поговорю.

И поехал. Две недели так и ездили с ним. В очередь. День я, день он. А потом вместе у крыльца стояли. Я с букетом, и он с букетом. Как Полина вышла из больницы со свертком на руках, у меня сердце замерло. В глазах потемнело, а ноги к земле приросли. И Василий рядом замер. А она спускается с крыльца, подходит и протягивает сверток мне:

— Сын. Прими.

Вот и все. Василий с тех пор больше к нам не заходил. А к жене у меня никаких претензий не было. Полина была безупречна и мне верна. Рожать она больше не смогла, да я не сильно огорчился, насмотрелся на Полинкину семью. Многодетную. Надо одного сына на ноги поставить, а такой, как мой Мишка, того стоил. Чтобы все силы ему отдать. Красивый, в мать, умный. В меня, наверное. Учился на одни пятерки, школу окончил с золотой медалью и поступил не куда-нибудь, а в Плехановский. Огромный конкурс выдержал, но поступил. Я к тому времени уже почуял, что в стране грядут перемены. И вовремя подсуетился. Подготовился, то есть. А как только время пришло, уволился с завода, с хорошей должности, нашел компаньона и открыл свое дело. Небольшое, но прибыльное. А со временем развернулся и деньги стал лопатой грести.

Мишка у меня на фирме работать начинал. Только вспыльчивый он, горячий. И работать ни под кем не хотел. Сам, мол, с усами. Молодой, умный. Образование, опять же, высшее экономическое. Разделились мы. Я ему, конечно, на первых порах помог. Денег дал. Хотя всех этих нововведений не понимал никогда. Консалтинг, маркетинг, мерчиндайзинг… Тот же аудит, в котором Мишка был силен. Я в этом не разбираюсь. На это у меня всегда есть умники и умницы. Тоже молодые и образованные. А мое дело купить подешевле, продать подороже. Опять же, купить оптом, продать в розницу, на прибыль купить еще больше оптом. А он, стервец, здорово развернулся! В двадцать девять лет имел все. На новом "Порше" ездил. Я себе, например, такую машину так и не купил. У меня одна любовь: "лотос". Натура, видно такая. Однолюб.

А почему имел, а не имеет? Так в этом-то вся и драма. Убили его. Больше двух месяцев прошло, как убили…»

Люба вздрогнула. Потом уперлась взглядом в пустую страницу. Как, и все? Больше Стрельцов ничего написать не смог. Три точки. «Больше двух месяцев прошло, как убили…» Оказывается, за то время, что она болела, у Стрельцова убили единственного сына! Нет, чуть раньше. Еще до того, как погиб Олег. Несчастный человек! У Павла Петровича умерла любимая жена, а теперь погиб единственный сын. Стрельцов мучается, страдает. Видимо, винит себя самого. Но разговоры на эту тему даются ему с трудом. Надо его расшевелить. Выговорится — легче станет.

«Как же это случилось, Павел Петрович?»

Нет ответа. Ладно, подождем. Люба ждала, но тщетно. Потом решила выпить кофе, раз Стрельцов взял паузу. Может быть, он занят? Как только она уселась за стол с чашечкой кофе, зазвонил телефон.

— Любовь Александровна, это я.

— Капитан Самохвалов?

— Давайте с вами сразу договоримся об очередном сеансе связи. Просто-таки невозможно до вас дозвониться!

— А надо?

— Насчет проверки алиби сами просили. -У него был голос обиженного мальчишки.

— Проверили?

— Не так-то это просто. Начал проверять. Стрельцов утверждает, что весь вечер был дома. Соседи говорят, что в его особняке до глубокой ночи горел свет, и кто-то ходил по огороженной территории. Вроде бы машина подъезжала, фарами светила. Но был ли это сам хозяин, или кто-то другой, с полной определенностью никто сказать не может. И неудивительно, несмотря на то, что дома стоят плотно, люди там живут замкнуто, в гости ходят редко, друг за другом не следят. И чужих тайн не выдают.