Тайна перстня Венеры - Тарасевич Ольга

А чего он, елки-палки, провоцирует такие сильные чувства?

И вообще: назвался груздем – полезай в кузов. Делай же что-нибудь с этой сумасшедшей любовищей! Займись с дамой сексом, придуши ее или…

Нет.

Не или.

Вообще.

Мысли выключаются, потому что на территории отеля, на всем огромном пространстве, вдруг гаснет свет.

Надо же, как, оказывается, темно без этих фонарей на тонких ножках, без вмонтированных в клумбы круглых прожекторов, без бус из разноцветных, чуть раскачивающихся на ветру лампочек.

Мгновение люди находятся в шоковом состоянии, и в темноте слышен лишь негромкий шум бьющихся о берег волн, потом раздаются гневные возгласы.

Темень стоит – хоть глаз выколи.

Я только теперь начинаю слегка различать контуры, вижу белую шевелюру Егорки, светлые Лерины локоны.

– Странно – а я думала, только в Москве электричество отрубают, – пробормотала Света, находящаяся где-то слева от меня. У нее сильный, чуть хрипловатый голос, без труда перебивающий возмущенное клокотание наполнившей ночь немецкой речи. – Стоило, блин, в Турцию переться, чтобы тут…

Все остальное произошло в доли секунды.

Захныкал упавший Егор. Осознав, что нахожусь к нему куда ближе, чем Таня, я сделала несколько шагов вперед и нагнулась, чтобы помочь ребенку подняться.

И рядом с нами, в полусантиметре от моей головы, что-то оглушительно громыхнуло.

«Твою мать! Теракт?! Вот уроды, ненавижу, только бы никто не погиб! Знаю я эти взрывные травмы, кучка мяса и костей, кошмар эксперта!» – заметались испуганные мысли, и я, подхватив на руки вопящего мальчика, бросилась в какое-то совсем неправильное место. Нас захлестнула волна несущейся в панике толпы, и в висках застучало: надо устоять на ногах, надо выстоять, потому что иначе нас затопчут.

Когда электричество включилось, люди еще пару секунд машинально бежали вперед. Потом все замерло, только лихорадочный стук сердца показался вдруг звенящим оглушительным набатом.

– Где мама? Папа! Пусти меня, мне больно, ты мне ногу царапаешь! – Ребенок, явно копируя взрослых, всплеснул ручками и горестно покачал головой. – Ох уж эти женщины! Вечно от вас одни проблемы! Скажи, и вот зачем вам нужны такие длинные ногти?!

От последней ремарки я наконец очнулась, нервно хихикнула, опустила тяжеленного мальчика на землю и осмотрелась по сторонам.

Первое же, что бросилось в глаза, – длинный, как столб, Дитрих, отчаянно машущий рукой. Он забрался на скамейку и что-то кричит – но рядом со мной обнимаются его соотечественники, и в воплях их счастья можно оглохнуть.

Потом я увидела черный странный кусок непонятно чего…

Егорка дернул меня за подол, попытался что-то сказать, но тоненький голосок уже было не различить в шумных возгласах радости и негодования. Я присела на корточки и тогда услышала:

– Вот это ветер! Мусорку с цепочки сдуло. Она оторвалась и сплющилась. А если бы по голове попало – больно было бы? Мама говорит: головой падать нельзя, иначе она сломается.

– Правильно мама говорит, – бормочу я, гладя перепуганного, всхлипывающего мальчишку по белым волосикам. Теперь и у него начинается реакция на произошедшее: подбородок дрожит, в глазах стоят слезы. Но он старается держаться: настоящий маленький мужичок. – Мамочка всегда желает тебе самого лучшего. Ты, главное, слушай ее – и все будет хорошо!

Я говорю с Егором и одновременно думаю про свою работу. К нам часто привозят любителей прогуляться под крышами. Падающие сосульки иногда пробивают голову до основания черепа, мозг сильно повреждается. Этой весной доставили молодую женщину, лет тридцать пять ей было. Паскудный щенок с балкона ей на голову что-то тяжелое сбросил. Три дня в коме, потом умерла. А если после таких травм и выживают, то хорошего мало, о полном восстановлении, как правило, речи не идет. Прожить-то пару лет еще можно, но вместо половины мозга – уже киста, полость. Помню, ребенка такого вскрывала – ему, когда он в коляске лежал, на голову что-то уронили. А еще довелось девушкой заниматься – тоже с половиной мозга. Я думала, наверное, инвалидка какая, не может же человек нормально адаптироваться, если половина извилин не шевелится, и вместо них – киста, заполненная ликвором. А тем не менее (потом родные рассказали) девушка в банке работала, институт с красным дипломом окончила, умненькой всегда была, только на головные боли все время жаловалась.

Короче, люди, берегите голову! Мозги не восстанавливаются!

Как же нам с пацаненком повезло! Стой мы хоть немного левее – и все, песенка спета.

С пацаненком?

С пацаненком, пацаненком…

Но ведь это, получается, уже второй случай за сегодня, чуть не закончившийся трагедией! Да. Второй…

– Егор! С тобой все в порядке?!

Прибежавшая Таня, растрепанная, с черными потеками туши на щеках, деловито ощупывает сына.

– Кости целы? Егор! Не молчи! Ничего нигде не болит у тебя?

Мальчик, отвернувшись, быстро утирает слезы. А потом важно говорит:

– Все обошлось! Бог миловал.

Вот же обезьяна малолетняя! У Егора явно имеются актерские способности – он с бесподобным выражением копирует подслушанные у взрослых выражения и интонации.

– Добрый вечер! Как хорошо, что никто не пострадал!

Сначала я реагирую даже не на незнакомый голос. Лицо Татьяны каменеет, очень быстрая перемена мимики – от озабоченной участливости и любви до ледяной, плохо сдерживаемой ярости.

Потом я вижу подошедшую к нам пару, Андрея и Веронику Яковлевых, и начинаю догадываться о причинах Танечкиного раздражения. Сказать, что Вероника выглядит великолепно, – значит не сказать ничего. На ней – всего лишь скромное маленькое черное платье, целомудренно глухое, с рукавом три четверти. Но как же оно идеально скроено! Подчеркивает фигуру, в нем столько стиля, столько шарма. Даже красавец муж со своим роскошным экстерьером как-то теряется на фоне вечного совершенства маленького черного платья. Еще бы Тане не злиться – такой наряд привлекает внимание больше, чем нагота. Если ее муж Саша заглядывался на девушку, когда она была одета в потертые шорты и простенький топик, то уж теперь…

– …и мы видели, кто там стоял. У меня в голове не укладывается, как можно было до такого додуматься! Впрочем, чего от дуры невменяемой ждать. – Вероника, вздохнув, заложила за ухо прядь черных блестящих волос. – Там была Ванесса! Ну, та блондинка, которая все время Дитриху стихи читает. Я думаю, – она повернулась ко мне, сочувственно посмотрела, – эта женщина – ненормальная. Она влюблена, ревнует. И со всем этим надо срочно что-то делать!

Вот и приплыли.

Ванесса. Стихоплетка хамская!

Татьяна, прижав ладони к щекам, изумленно воскликнула:

– Неужели вы сами видели?! Послушайте, обратите внимание… Посмотрите хотя бы вот на эту урну, ближайшую. Они здесь все одинаковые, я так понимаю. Бак на цепочках крепится. И как Ванесса только смогла цепь порвать, это же не нитка! Кстати, мне лицо этой женщины почему-то знакомо. Я даже думала: ну откуда я могу знать эту ненормальную! Впрочем, я ведь журналистка, круг общения широкий. Может, и пересекались когда. Как же я испугалась! Неужели Ванесса сбросила нам урну на голову?! Тогда надо в полицию идти!

Андрей, сидевший на корточках перед Егором, недоуменно пожал плечами:

– Строго говоря, именно как бросала – мы не видели. Но за полсекунды до того, как везде погас свет, Ванесса тушила об ту урну окурок. И больше вокруг ровным счетом никого не было…

Народная молва ничуть не преувеличивала: истинные бои – совсем не гладиаторские. Настоящие сражения ведутся за гладиаторов. И еще можно поспорить, кто опаснее – вооруженные мужчины или распаленные похотливой страстью женщины!

Феликс вздохнул и поморщился. Очень болит прокушенное львом плечо. Кажется, все, какое только есть на свете страдание, сосредоточено в растерзанной до кости пылающей ране. Теперь бы спрятаться в темной комнате, попытаться забыться сном, не думать про боль, кипящую под пропитанной терпкой мазью повязкой. Но разве о желаниях раба спрашивают? Ланиста распорядился прийти сюда, в просторный зал, освещенный горящими факелами. Здесь собрались состоятельные горожанки и гладиаторы. Первых намного больше, чем вторых. Подле каждого возлегающего на ложе мужчины стоят три-четыре женщины, которые, потягивая вино из кубков, без устали состязаются в остроумности беседы и лукавых взглядах. Наверное, если огонь погасить, здесь все равно будет светло от горящих вожделением женских глаз. Вход на такой ужин стоит дорого, и женщины прекрасно знают, что не всякой представится возможность отдаться гладиатору, можно заплатить кучу денег – и ничего не получить взамен. Но все равно каждый вечер во время проведения игр, закрыв лица остроугольными капюшонами, они летят сюда, как мухи на падаль. А кто же они, если не охотницы за падалью?! Должно быть, им нравится искать случая обнять мужчину, который уже на следующее утро окажется в других объятиях, последних, смертельно холодных. Может, матроны даже наблюдают за этим с трибун? И с удовлетворенной улыбкой опускают большие пальцы вниз, призывая меч в ту грудь, которую еще недавно покрывали поцелуями?..