Тайна перстня Венеры - Тарасевич Ольга

Если бы не Дитрих – конечно, я бы проспала выезд на экскурсию. Но мой верный паж заботливо разбудил меня, потом сбегал в ресторан за коробочками с завтраком. Увидев, что у меня слипаются глаза, прекратил восхищаться проносящимся за окном пейзажем и деликатно умолк.

Теперь, глядя на его искреннюю улыбку, мне вдруг захотелось расплакаться.

Похоже, судьба перепутала. Прислала мне по ошибке прекрасного мужчину. А та женщина, которой предназначен Дитрих, теперь, бедняжка, страдает от одиночества.

– Так как порт Эфеса был полностью засыпан почвой, принесенной рекой Кючюк-Мендерес в начале Средних веков, Эфес уменьшился и утратил свой статус портового города и торгового центра…

Слушая гида, я смотрела в окно, и мне казалось, что время стремительно перематывается в обратном направлении. По обе стороны дороги располагались цветущие зеленые сады, кое-где глаз выхватывал яркие красные пятна – турчанки в традиционной одежде занимались деревьями. И все это было точно так же много веков назад, и есть теперь, и будет, наверное, еще очень долго. Как по-своему прекрасны эти простота, неприхотливость и предсказуемость жизни…

Зафилософствовавшись, я не заметила, как Дитрих отошел в туалет. Оглянулась на «закуковавший» вдруг телефон, и…

Он просто лежал на сиденье – черный добротный телефонный аппарат с загоревшимся экраном, высвечивающим квадратик непрочитанной, только что пришедшей эсэмэски…

Я знала телефон немца как свои пять пальцев, потому что у меня последние годы были аппараты только этой марки. Я вообще поняла, что есть мобильники красивые и есть мобильники работающие. По приемлемой цене совместить и первое, и второе, как мне кажется, нельзя, поэтому я выбираю не дизайн, а надежность, и в этом мы с бюргером схожи…

Сиденье, располагающееся напротив нашего, через проход, было не занято. Сзади – я украдкой оглянулась – тоже никого нет, мы с немцем, не сговариваясь, выбрали в автобусе практически самое уединенное место, как «ряд для поцелуев» в кинотеатре. Впереди сидели туристы, но они внимательно слушали гида. Никто не обращал на меня ровным счетом никакого внимания, и тогда…

Мои пальцы в полсекунды нашли папку со входящими сообщениями.

SPASIBO TEBE ZA KLASSNIJ SEX!!!

Как же больно, когда неожиданно и изо всех сил бьют молотком по голове…

Когда Дитрих вернулся, я так же невинно смотрела в окно и внимала рассказу Боры. На сиденье немца, совершенно в том же положении, как и был оставлен, лежал телефонный аппарат. Не хватало лишь маленькой детали – прочитанной эсэмэски, которую я, сдерживая слезы и одновременно проклиная себя за дурацкую мелодраму, удалила.

Мне было так противно, так гадко, что я второпях даже не успела посмотреть, с какого номера она пришла. И теперь безумно себя ругала.

А может, это расписалась какая-то его давняя русскоговорящая подружка? Ну, вдруг они встречались раньше, давно, в прошлой, докурортной жизни? И вот теперь она, вспомнив непонятно с какого бодуна приятные минуты, просто захотела еще раз ему нежно сказать «дас ист фантастиш!».

Ведь не мог же он, проторчав со мной всю ночь в баре, глядя на меня с преданностью собаки, заботясь обо мне, как о малолетнем дитятке, потом отправиться за приключениями? Ведь он же уверял: ему нужна только я. И что он с удовольствием примет наши дружеские отношения, потому что лучше хоть что-то, чем вообще ничего…

Зачем врать?! Зачем ему было врать?!

– Я принес тебе воды, – улыбнулся Дитрих, протягивая мне маленькую бутылочку минералки. – Я взять холодной, из холодильник, но у водителя есть теплый тоже. И если ты хотеть – то я с удовольствием сходить еще.

– Не надо теплый, – машинально повторила ошибку я, открывая воду. – Мне сейчас как раз надо охладиться!

Щеки пылали. Обида? Да! Она звенела во мне натянутой струной, готовой вот-вот лопнуть, разразиться слезной истерикой, выстрелить очередью упреков.

Когда-то, еще до знакомства с Леней, на первом, что ли, курсе мединститута, у меня был кавалер, который угощал мороженым, водил в кино, дарил цветы. Высокий красивый мальчик – я охотно подставляла губы под его поцелуи, мечтая, что уже скоро мы будем не только целоваться. На экране моих фантазий все время показывали фильмы с нашим участием. Вот он знакомится с моими родителями и говорит о нашем желании пожениться. Вот свадьба, какое роскошное у меня платье. Ребенок, маленький, красивый, наш. Вот…

В общем, там было много всякого разного, кроме одного – застывшего, заевшего, невыносимо надежно впаянного в мою память кадра, где любимый целуется с лучшей подругой.

Не знаю, зачем мне морочил голову он.

Не понимаю, почему подруга так поступила.

Как человека прямого, прямолинейного, откровенного, меня вся эта история выбила из колеи. И даже теперь, через миллионы лет любовей, счастья, горестей, мне больно называть имена тех людей.

Я вижу себя, высокую рыжеволосую девушку, рыдающую в туалете мединститута, неумело затягивающуюся вонючей сигаретой, представляющую свое застывшее тело в гробу – и ни в чем не находящую утешения.

Я вижу ту Наталию.

Хотя смотрю на уже показавшиеся вдалеке величественные белые руины античного Эфеса…

Белые, чуть тронутые розовинкой облака заполонили собой все пространство – и небо, и землю. Как так бывает? Где унылые, нахохлившиеся от зимы пальмы, свинцовое, бьющее наотмашь холодными волнами море, амфитеатр и агора? Где, в конце концов, вечные толпы галдящих, суетящихся людей? Как-то здесь все странно, непонятно.

Впрочем, от такого засилья бело-розовых комков не страшно. Потому что по ним носится улыбающийся и хохочущий Феликс, здоровый, разрумянившийся, с растрепанными волосами. У ног его прыгает щенок, светло-рыжий, игривый. Все ему хочется добраться до ладони Феликса, цапнуть за палец еще беззубой мягкой пастью. Не тут-то было – рука поднимается все выше, никак, вот просто никак не достать вредному шалунишке.

Точно такой же щенок, рыженький, мяконький, готовый резвиться днями напролет, жил во дворце императора Клавдия. Но бегал он там недолго – стянул кусок мяса со стола, предназначенного для пира, и сразу же издох. Пир отменили, стряпавшую еду рабыню на всякий случай закололи кинжалом, а мертвого песика куда-то снесли…

Наконец они устают от забав, Феликс и собака. Юноша садится, берет на руки щенка. Белые облака, как туман, плывут мимо них, иногда полностью скрывая красивое лицо и хитренькую мордашку. Феликс, похоже, ждет, зовет к себе нежным взглядом, мягкой улыбкой. Но вот в отдалении появляется чья-то фигура в длинной накидке. Не разобрать лица сквозь плывущие облака. Только руку видно – она все машет, манит…

– Феликс, – застонала Теренция.

Проснулась и зажала ладонью рот, который, кажется, дышит любимым именем, одновременно.

Быстро, обмирая от страха, посмотрела на ложе – никого, как хорошо, должно быть, Марк Луций Сципион ушел вскоре после полуночи, когда она задремала. Вряд ли бы ему понравилось чужое мужское имя, со счастливой улыбкой произнесенное сквозь сон. К тому же Сципион до сих пор ворчит, припоминая, как он недавно просидел на постоялом дворе до рассвета – но так никого и не дождался. Интересно, любовник действительно поверил, что с непривычки она заблудилась в многочисленных улочках Эфеса, или только сделал вид, что поверил?..

Тело, сразу вспомнившее все ласки сенатора, мучительно заболело.

Хотя накануне не было ничего плохого или особенного. Минувшая ночь, знакомая до каждого объятия, ничуть не отличалась от тех, которые раньше всегда так нравились.

И все же она оказалась ужасной. Груди, губам, вьющимся волосикам внизу живота так тошно, так противно, невыносимо гадко.

Теренция понюхала свою руку. Отбросив назад длинные ярко-медные локоны, нагнулась к тонкому колену и снова поморщилась: какой-то едкий кисловатый запашок чувствуется и там.

Наверное, это пахнут нелюбовь, тоска, разочарование. Отчаяние. Предательство. В какой-то степени – стыд…

Надо же, какая чувствительность – после лупанария, где за ночь порой приходилось принимать по десять мужчин! И никакой брезгливости не было.

Впрочем, ведь сразу, при первом взгляде на Феликса, стало понятно – теперь все будет по-другому. А так, как раньше, уже не получится жить никогда. Всего одно мгновение, короткое, будто вскрик, удар ножа, блеск молнии. И уже вся жизнь перевернута с ног на голову…

Шепотом, очень осторожно, Теренция попросила:

– Петра, просыпайся! Нагрей воды.

И все равно рабыня от страха дернулась и скатилась с ложа. Сначала эта ее манера – пугаться спросонья любого окрика – Теренцию забавляла, потом стала вызывать сочувствие. Длинные стройные ноги Петры были покрыты синяками. Нехотя она призналась, что прошлая хозяйка – жена сенатора Лепида – по утрам просыпалась злая до ужаса и всегда поколачивала, стоило лишь немного замешкаться. И от боязни удара до сих пор не удается избавиться.