Хроники Розмари - Данилова Анна

Первая беременность Кати сильно подкосила Чагина, он так растерялся, что напрочь забыл все те слова, что репетировал каждый день, собираясь объявить ей о своей решимости развестись. И хотя живот у Кати был плоским, как у юной гимнастки, и трудно было себе представить, что внутри его, где-то под теплыми складочками плоти, зародилась новая жизнь, Чагин понимал, что развестись с Катей он уже не может – да его просто сожрут ее родители. К тому же в нем теплилась слабая надежда на то, что роды, быть может, пробудят в жене чувственность, что она захочет его наконец как мужчину. Но родилась первая девочка (в Кате вместо ожидаемой Чагиным чувственности пробудился звериный материнский инстинкт), затем вторая… В доме установился терпкий запах пригоревшего молока, детской мочи, мерзейших освежителей воздуха, лекарств, сладких японских духов (которые он терпеть не мог) и свежевыглаженного белья. Квартира почти не проветривалась, и Чагин всякий раз, выходя из дома, испытывал облегчение, оказываясь на свежем воздухе. Рождались дети, но он и к ним не испытывал никакого чувства, словно в них текла отравленная глупостью и природной раздражительностью кровь их матери. Девочки кричали, требовали к себе внимания, и даже первая няня (молодая деваха с коровьими влажными глазами, потенциальная охотница за чужими мужьями) не выдержала, взяла расчет и, вильнув широкими бедрами, хлопнула дверью. Девочки-погодки – сущий ад в доме. Катя стала покрикивать на мужа – мол, с детьми не гуляешь, мусор не выносишь, вечно тебя нет дома, ну и что, что деньги зарабатываешь, а как же остальные?.. Он знал, что она потихоньку от него откладывает деньги (наткнулся как-то на сберкнижку и удивился количеству знаков в конечной сумме), знал, что она кормит его приготовленными тещей котлетами и пирожками, что мажет начавшие полнеть бедра и живот жирорасщепляющими кремами, что спит в тугих эластичных лечебных чулках против варикоза… Его все в жене раздражало. Даже то, как она ест. И он спрашивал себя: а как бы он чувствовал себя, если бы Маша, его первая жена, так и не успевшая родить ему детей, вдруг располнела? Как бы он отнесся к тому, что она надевала бы на ночь лечебные чулки? И понимал, что даже если бы Маша округлилась, он любил бы ее еще больше, что сам бы смазывал ее красивый, облагороженный материнством живот кремом, следил бы за ее диетой и вообще делал бы все, только бы она не бросала его, чтобы была всегда рядом… И что дело не в полноте жены, количестве детей и даже не в запахе детской мочи в доме, а совсем в другом – ему не следовало жениться на женщине, которую он никогда не любил. И что эта его ошибка дорого ему обошлась.

Он не помнил, когда Катя вдруг перестала следить за собой. Стала какой-то задумчивой, все делала словно автоматически, даже отвечала ему невпопад, просто чтобы ответить. Часто уединялась с телефоном в спальне, с кем-то беседовала и выходила оттуда просветленная, счастливая. И похудела, ничего особенного не предпринимая, словно изнутри в ней горел огонь. Она по-прежнему ходила по квартире в голубых мягких штанишках и широкой белой кофточке на пуговицах («Ну что ты так на меня смотришь… мне удобно в ней кормить…»), прятала растрепанные волосы под широкой шелковой лентой, но выглядела при этом очень соблазнительно. Она менялась прямо на глазах и как-то незаметно, постепенно отдалялась от Чагина, не приставала к нему с какими-то просьбами, вопросами, не требовала внимания, перестала обижаться на все то, что раньше приводило ее в состояние раздражительности. Она просто сосуществовала с ним в одной квартире и словно старалась как можно меньше попадаться ему на глаза. И с детьми больше не просила гулять, даже коляску ей помогали поднимать на лифте соседи.

– Ты не влюбилась, случаем? – спросил как-то за ужином Чагин, глядя на то, с каким аппетитом Катя, глядя в одну точку, поедает вареники.

– Влюбилась, – ответила она, не глядя на него.

– И в кого же?

– В соседа, – ответила она почти серьезно.

– Не понял… Это шутка?

– Нет.

И вот тут она подняла на него глаза, отложила вилку с нанизанным на нее вареником и некоторое время сидела так, словно ожидая его реакции.

– Катя, что опять не так? Почему ты мне так отвечаешь?

– Ты спросил – я ответила. Я люблю Сергея Петровича из десятой квартиры. Ты знаешь его, у него темно-синяя машина, а он… ему лет сорок, он носит берет и черное пальто.

Все это она говорила быстро, нервно и на этот раз – глядя Чагину прямо в глаза.