Фигурки страсти - Арсеньева Елена

– Продлив жизнь людям, мы продлим их мучения на земле. Смерть милостиво прекращает их беды и страдания.

– О мой милый, мысли твои не ладят одна с другой! Зачем же длишь ты людские мучения с помощью целебных трав?

– Жалость к несчастным влечет меня по такому пути.

– Жалость? Не лучше ли назвать это жестокостью?

– Подумай, что говоришь ты, Серебряная Фей?! Несчастные благословляют меня!

– О Чжу, не ищи в моих словах обидного смысла. Послушай. Трава ланду, что растет на горе Дакуй и тоже дарует долголетие, пригодна и для исцеления болезней желудка. Невежда может лишь спазмы и колики снять с ее помощью, а человек сведущий приготовит такое снадобье, которое излечит от минутной хвори, но и в то же время продлит жизнь человеку… Исцели судьбу – исцелишь и болезнь, так учили меня души, что ведают судьбою. Я встречала их в созвездии Байдоу, в Северном ковше[21]. Если человек будет счастлив, хвори его минуют куда скорей, чем от снадобий. Много лет не выпускала я тебя из своих объятий, но разве покрыли морщины твой лик? Побелели волосы? Позволь мне, пока ты будешь врачевать язвы своих пациентов, украсить их жизнь!

– Как же ты сделаешь это? – недоверчиво спросил Чжу.

Серебряная Дева отодвинула циновку от входа, и Чжу разглядел, что все селение как бы подернуто мглою. Только силуэт Фей сиял на ее фоне.

– Жизнь людей затуманена Нелюбовью. Я рассею сумрак светом Любви.

– Хватит ли у тебя сил?

– Если собрать волю воедино, уподобишься богам, говорят мудрецы. А теперь расскажи, что заботит и терзает людей в твоем селении.

– Здесь ничто не изменилось за годы! Все тот же голод. И опять женщины истомлены тяжким трудом до того, что утрачивают силы рожать детей. Пусты их дома, и сердца их пусты. Не звенит здесь и смех влюбленных: мало у нас в селении девушек. Чуть подрастет у кого-то красивая дочь, ее забирают в прислужницы или наложницы к богатеям. Угрюмы юноши наши – нет у них подруг. Те немногие девушки, что остаются, не радуют мужчин… Да и знаешь ли ты, Серебряная Фей, до чего тяжела судьба бедняка? С утра до ночи занят он только лишь мыслями о непосильном труде – когда отдаться заботам сердечным? Изнуренный бедностью теряет умение любить, а значит, теряет и счастье.

– О Чжу! – воскликнула его небесная возлюбленная. – Смотри! Смотри же!

Взметнулся белый шелк ее рукавов – словно метель осенила землю.

Вздох сорвался с уст Фей легким ветерком. Смех росою осыпался. Заблестели глаза, будто луна и солнце разом, а волосы распустились, опутали все вокруг сияющей пряжей. И не узнал Чжу родного селения!

Где ветхие хижины? Дворцы на их месте воздвиглись. Не скудные клочки земли, многолетним трудом отнятые у гор и камней, а тучные поля зеленеют вокруг, словно блаженство чун-хуа – двойного цветения – снизошло на них. Травы кругом восцвели и застрекотали цикады. Росистые орхидеи, каких не видел никто ни на земле, ни в небесных садах, засмотрелись в прекрасное Озеро Грома, а ведь только что на том месте была зловонная лужа…

– Что это, Фей?! Что? – вне себя от восторга спрашивал Чжу.

– Смотри, смотри… – пела в ответ его возлюбленная.

Она ли это парит вдали – и рассыпается разноцветными облаками заката? Вот излилась теплым дождем; вот, обернувшись серебристо-белым драконом Байчи, обвила темно-синее небо вязью иероглифов – непонятных, но прекрасных своей загадочностью… Но все это были только игры, только шалости и забавы. Никто не знал, и Чжу тоже, что же замыслила Серебряная Фей. Никто не ведал, что за нее пламя заката и головокружение цветов опьянят сердца…

Тут же, неподалеку от торжища, оказались раскинуты прилавки и палатки с едой. Подавали картошку фри и французские охотничьи колбаски с виноградной горчицей – все это обожали и Детуры, и примкнувшая к ним Алёна.

Откуда вообще возник миф, будто французы не едят хлеба? Свои длинные багеты они поглощают в огромном количестве! Что и подтверждалось в импровизированной ярмарочной едальне. Причем багеты местных артизанов[22] не чета парижским, которые, конечно, кажутся вкусными, но лишь до той поры, пока не отведаешь багета из деревенской пекарни!

Все вокруг запивали острейшие колбаски, как ни странно, пивом. Видимо, бургундцам уже несколько приелось их лучшее в мире вино, вот они и перешли на сей презираемый и Алёной, и ее друзьями напиток. По-русски это называется так: захотелось барыньке вонючей говядинки…

Пришлось пить пепси, но удовольствие от еды было несколько испорчено.

– Сейчас бы вина… – грустно произнес Морис. – Того замечательного, из бочки…

– Так в чем же дело? – воодушевилась Алёна. – Надо вернуться к бочке и растворить перец, соль и жиры.

– А также углеводы, – поддакнула Марина, налегая на картошку.

– А домой как поедем? – сердито спросил Морис. – Я же за рулем. Лучше не искушай! А вам, медам, можно.

– Нет, в знак солидарности и я буду страдать, – засмеялась Марина. – Приедем в Мулян – и немедленно в подвал за шабли! Еще и вкусней покажется.

Алёна кивнула, а про себя решила, что страдать, даже в знак солидарности, не будет, а все же улучит минутку – и втихаря сбегает к бочке, глотнет вина, на сей раз не белого, а розового, и, если понравится, возьмет бутылочку с собой, домой, в Нижний Горький – место ее постоянного проживания в России.

Улучать ей ничего не пришлось. Когда наевшаяся компания, ведя в поводу велосипеды, дошла до пресловутой бочки, Марина вспомнила, что забыла купить кастрюльку для приготовления фондю, которую приметила у какой-то торговки.

– Идите, идите, – коварно предложила Алёна. – Велосипеды вот здесь поставьте, около стеночки, а я посижу и посторожу.

Лишь только Детуры, большие и малые, скрылись за поворотом, она подошла к мадемуазель Моро и попросила большой бокал розового вина.

– Paternel![23] – закричала мадемуазель. – Принеси бутылку розового, у меня кончилось!

В соседнем доме открылось подвальное окно – и оттуда ловко, как шар, выкатился на улицу маленький, толстенький седоголовый старикан с красной физиономией истинного бургундца-винодела. Алёна только сейчас обратила внимание на название улицы: ruelle Carnet, переулок Погребов. Ну очень в тему!

Выкатился старикан, конечно, не из простого погреба, а из винного. В руке он держал стеклянный кувшин розового вина (из кувшина, между прочим, в процессе выкатывания из окна не было пролито ни капли – в знак того, что профессионализм не пропьешь!), а под мышкой – запечатанную бутылку с этикеткой, на которой было написано: «Les vins de Moro», и даже номер телефона виноторговца значился. Похоже, папаша Моро не сомневался, что покупательница, раз глотнув его розового, непременно захочет взять целую бутылку. И, не исключено, потом вновь обратится к виноторговцу за новыми поставками.

Ну, про «потом» говорить рано, а пока Алёна и в самом деле решила купить бутылку розового с собой. Она с удовольствием осушила один бокал и попросила второй, поставила купленную бутылку рядом с велосипедами и села на низкую ограду с фужером в руке.

Это было просто райское блаженство. Рядом, за оградой, цвели на кусте немыслимые розовые розы, пахнущие так, что голова кружилась… Не исключено, конечно, что кружилась она также от розового вина, от солнца, от переполненного желудка и вообще от радости жизни. Да еще и шмель кружился над розами и басовито сообщал всем на свете, что у него тоже все великолепно.

Захотелось снять очки, подставить лицо солнцу, но Алёна боялась, что при виде ее синяка от нее разбегутся и разлетятся все, включая и шмеля, вино прокиснет, а розы завянут. Нет уж, не надо!

– Нравится? – спросил старикан, вкатываясь обратно в погреб и улыбаясь на прощание. – Можете не сомневаться, розовое шабли Гийома Моро – лучшее из ординарных вин в округе!

Алёна растерянно кивнула, внезапно кое-что вспомнив.

«Здесь неподалеку, километрах в двадцати, есть городок, который называется Троншуа, и там мсье Гийом Моро продает в базарные дни вино из своих погребов, красное, розовое и белое… так вот розовое – одно из лучших ординарных шабли, которые я пробовал». Вроде так сказал гид из шато Талле. Вот почему фамилия Моро показалась Алёне знакомой, вот откуда она знала название городка раньше, чем услышала про ограбление замка. Троншуа… Девушка, которая, очень может быть, имеет отношение к ограблению в Талле, тоже из Троншуа. Снимала здесь комнату, потом исчезла… А если спросить у мадемуазель Моро, знает ли она что-нибудь об этой истории?

Да ну, ерунда, наверняка полиция уже всех перетормошила. И все же за спрос денег не берут… Алёна спустила ноги с ограды и направилась было к мадемуазель Моро, как вдруг увидела, что приближаются Морис, Марина и дети.

Лизочка бежала со всех ног, личико обеспокоенное, губы дрожат. Подскочила к Алёне и схватила ее за правую руку: