Фигурки страсти - Арсеньева Елена

– Да как я могу? – уныло промямлил Эсмэ. – Я же не помню номера. Он записан в памяти моего портабля, мне и не нужно его помнить.

– Издержки цивилизации, – вздохнула Алёна. – Я и сама не помню самых нужных и важных номеров. Тогда поступим так. Вот, я тебе записываю свой телефон, – она вырвала из блокнота листок, – ты приедешь домой, свяжешься с Бланш и перезвонишь мне.

– Но сначала я тебя отвезу! – непререкаемым тоном заявил Эсмэ.

Глаза у него опасно блестели, и Алёна подумала, что, пожалуй, парень потребует аванса. Но она еще вообще не решила, что с ним делать!

Как бы смыться?

Нашу героиню некоторые завистники иногда называли любимицей фортуны. Ну да, случалось, ей везло… совершенно спонтанно, ненароком – и в больших делах, и по мелочам. Вот и сейчас повезло, Мотор «малыша «Рено» почему-то не заводился. Эсмэ дергал рычаги управления так и этак, но…

– Нужно немедленно вызывать автосервис, чтобы тебя отвезли в Нуайер, – произнесла Алёна озабоченно. – Я сбегаю.

– Да ты что! Это же на въезде в город, туда сколько бежать… Посиди, я пойду сам.

Эсмэ уже приподнялся, чтобы перескочить через борт машинки, но тут Алёна заметила такси и замахала изо всех сил:

– Прошу вас! Сюда!

– Ты уезжаешь? – с трагическим выражением простонал Эсмэ.

– Я еду за помощью, – торжественно сообщила Алёна. – В сервис. Пришлю тебе эвакуатор.

– Куда едем? – спросил таксист, счастливо улыбаясь при виде Алёны.

– Сначала в автомастерскую, потом в Мулян.

Эсмэ вздохнул, покоряясь разлучнице-судьбе.

– Я увижу тебя еще? – безнадежно спросил он, даже не смея спорить.

– После того как ты мне позвонишь и расскажешь про гидов, – сказала коварная разбивательница сердец, садясь в машину. Затем повернулась к водителю: – Скорей, пожалуйста.

– Как прикажете, прекрасная дама! – весело воскликнул шофер, включая мотор и насмешливо подмигивая Эсмэ.

В ту ночь мы с Шарлотт забыли об осторожности. Присланные императрицей фигурки произвели на нас совершенно сумасшедшее воздействие. Мы расставили их вокруг кровати, мы… Думаю, Шарлотт забеременела именно той ночью.

А утром пришло известие от Готье: императрица сражена ударом, на выздоровление не надеются.

Потом новая весть: умер племянник и очевидный преемник государыни – Цзайтянь, он же Гуансюй.

На другой день умерла императрица.

Мы собрались на церемонию похорон – присутствовать должны были все сотрудники посольства и консульств с женами. У меня мелькнула было мысль узнать относительно странного подарка, попытаться обратиться к Веймину, ближайшему советнику императрицы и ее доверенному лицу, однако во время торжественного церемониала поговорить с ним было невозможно. Да и какое это уже имеет значение?

Я думал так еще четырнадцать лет…

После смерти государыни возникло сложное положение. Правителем стал сын Гуансюя – Пу И. Но ему было лишь два года. Регентом при нем стал князь Чунь. Мать Пу И, молодую Лун Юй, сановники, согласно воле Цыси, не подпустили к власти. Забегая вперед, скажу, что она станет регентшей при сыне лишь в 1911 году, после Синьхайской революции, – только для того, чтобы от его имени отречься от власти. Это будет фактическим крахом империи Цин и вообще императорской власти в Китае, хотя Пу И на некоторое время сохранит титул, потом ненадолго даже вновь будет првозглашен действующим императором – и лишь в 1924 году будет низложен окончательно и провозглашен обычным гражданином Китайской республики. Впрочем, об этом можно прочесть в любой книге об истории Китая.

А нас с Шарлотт в то время в Маньчжурии уже не было.

Надо сказать, что регент князь Чунь находился в родстве с министром иностранных дел, который неблагожелательно относился к графу Готье. Граф понял, что он – лицо здесь неугодное, и, пока его не объявили персоной нон грата, сам подал прошение об отставке. Вместе с ним принуждены были покинуть страну все те, кого он рекомендовал и кого брал в посольство и консульства.

У меня появилась возможность вернуться во Францию. Но я как раз накануне получил очередное укоряющее письмо от отца, который, как всегда, уверял, что вместе со мной погибли все его надежды (как будто я был уже мертв!), и писал, что не хочет меня видеть. Легко вообразить, в каком я был состоянии. В минуту раздражения я принял решение о переводе в наше консульство в России, во Владивостоке.

Россия интересовала меня не меньше, чем Китай, а если ты бездомный – я ведь считал себя бездомным, – то вообще не все ли равно, где жить.

Китайцы – очень медлительный народ в том, что касается оформления всех и всяческих бумаг, тем более – выездных. Мы с Шарлотт приготовились провести не меньше года в ожидании и были совершенно потрясены, когда уже спустя три недели после похорон императрицы – срок траура далеко еще не кончился! – китайская сторона дала понять, что все документы, от нее зависящие, оформлены. Кое-какие бумаги находились еще в Париже, поскольку просто не могли совершить путешествие туда-обратно с такой скоростью, – однако китайцы намекнули, что им достаточно телеграфного подтверждения решения нашего МИДа относительно нашего отбытия и закрытия некоторых периферийных консульств. Таковое подтверждение было получено относительно всех, кроме графа Готье – отставка посла должна сопровождаться бо́льшим количеством церемоний, чем отставки консулов и прочих сотрудников. Консульство в Мукдене было ликвидировано в числе первых. И мы с Шарлотт поехали во Владивосток.

Путешествие было очень приятное, ведь мы пользовались заботой властей, с нас, как говорится, пылинки сдували, и совсем скоро мы поселились во Владивостоке – в прекрасном доме близ главной улицы Светланской, на сопке (так в Приамурье, Приморье и Забайкалье называют небольшие горы, скорее даже холмы, чем горы) – в доме с видом на необыкновенно красивую бухту Золотой Рог.

Ко времени приезда в наш новый дом – кстати, прекрасно обставленный! – мы уже знали, что Шарлотт беременна.

Мне захотелось написать об этом отцу, порадовать его, ведь перед такой новостью все наши ссоры казались такими нелепыми и мелкими. Однако я решил подождать рождения ребенка. Общение с жителями Востока сделало меня очень суеверным, да и французы боятся дурного глаза не меньше, чем китайцы и русские.

Во Владивостоке, конечно, основная часть населения – русские, хотя здесь очень много японцев и китайцев. В их руках сосредоточено большинство жизненно важных аспектов городской жизни. По сути, почти вся торговля. Японцы тянут лапы к окружающим лесам, к рыбной добыче. Китайцы ведут себя более скромно. Особенно китайская беднота. Все слуги в домах – китайцы. Разумеется, и в посольстве служили китайцы. Слуг было огромное количество, и я диву давался, откуда им берется работа. Впрочем, дом и сад находились в образцовом порядке. Заправлял всем некий Ван Буи – огромный толстяк, повадками и голосом похожий на евнуха, коих я навидался в Поднебесной.

Позже я узнал, что он вовсе не евнух, зато обладает содомическими пристрастиями.

У нас с ним сразу не заладились отношения. Ван был неимоверно жесток, и те молодые слуги, которые сопротивлялись его домогательствам, бывали жестоко избиты или выгонялись вон.

Сначала я не обращал на наши домашние дела никакого внимания – был слишком занят налаживанием своей новой деятельности. Но однажды случилось нечто странное и страшное. Нам следовало бы насторожиться, однако мы ничего не поняли.

Прошел уже примерно год нашей новой жизни, родился Альбер, о чем отец получил известие, и мне чудилось, что я читаю письма от другого человека. До полного примирения между нами было еще далеко, но теперь он уже не писал, что вместе со мной погибли все его надежды.

И вот у нас появился новый слуга, пятнадцатилетний кухонный мальчишка – такой заморыш, что и глянуть страшно. У него было лишь одно достоинство – великолепный голос. Великолепный на слух именно европейца, а не китайца. Звали его Мин-хао. Мы раз услышали, как он поет, – и хотели слышать его снова и снова. Под звуки его голоса Альбер, который рос очень беспокойным ребенком, успокаивался куда быстрей, чем от суеты нянек, а иногда даже быстрей, чем на руках Шарлотт. То есть больше всего сын любил сидеть на ее руках и слушать, как поет Мин-хао.

Одним словом, волшебный оказался голос у мальчишки. И тяга к музыке в нем была необыкновенная. Он мгновенно освоил наш рояль и по слуху – ноты паренек читать не умел – подбирал самые сложные мелодии. Мин-хао хорошо говорил по-русски, вообще без акцента, и пел русские песни. Это было прекрасно! Я начал учить его итальянскому и французскому. Услышать в его исполнении мою любимую арию из «Искателей жемчуга» Бизе, причем исполненную по-французски, – вот была моя мечта.

Но однажды я увидел юнца жестоко избитым. И, сразу поняв, чьих это рук дело, призвал Вана к ответу. Тот важно сообщил, что Мин-хао перебил гору дорогой посуды – просто по небрежности. А когда он чистит столовые приборы, всегда пропадают вилки и ножи. Более того, мальчишка был замечен в комнатах господ, так что надо проверить, не пропало ли чего в покоях. Словом, послушать его, так выходило, что необходимо немедля обращаться в полицию.