Фигурки страсти - Арсеньева Елена

Сказки дальних стран и далеких времен

В третьем весеннем месяце, когда цветут персики и сливы, а на небе нет ни облачка, в светлые ночи собираются юноши и девушки вместе и танцуют «лунные танцы» под звуки тростникового лушэна[30], звоны колокольчиков, перепевы двадцатипятиструнных сэ[31], речитатив барабанов… Раз в году бывал раньше этот праздник. Но в селении, где жили Серебряная Фей и Чжу, каждая ночь была теперь лунной, каждую ночь заводила молодежь дурманные танцы.

Где та печальная пора, когда сердца юношей томились безлюбьем? Фей обернулась волшебной жемчужиной, и светила эта жемчужина так ярко, что в ее лучах все девушки сделались невиданными красавицами. А тем юношам, которым не хватило невест в селении, привела серебряная чаровница новых прелестниц. Откуда они взялись, неизвестно, но в блеске их лиц меркло пламя свечей.

Каждая ночь цвела теперь сладострастными вздохами. Впервые узнали люди, что можно совокупляться не только ради продолжения рода или повинуясь естественной потребности освобождения плоти, но и обнимать друг друга ради наслаждения. Овладели они искусством любовных игр, прихотливых и переменчивых: научились становиться на ложе страсти то фениксами, порхающими в красной пещере, то летающими белыми тиграми, то скачущими дикими лошадьми, то любящими ласточками, то прихотливыми рыбками, то величавыми единорогами, то легкими мотыльками, то громадными птицами, которые царят над темным морем, то поющими обезьянами, что держатся за дерево, то темными цикадами, цепляющимися за ветку… Мужчины и женщины научились наслаждаться слиянием, а оттого еще сильней полюбили друг друга.

Красно-зеленые птицы бииняо поселились теперь чуть ли не на всех крышах. У этих диковинных птиц по одной ноге, одному глазу и одному крылу. Поодиночке суждено им ковылять по земле крошечными шажками, поэтому они всегда летают лишь парами, став символом неразлучной любви. Да, много стало отныне в селении неразлучных пар – бииняо и людей!

Наделила Фей счастьем и тех женщин, чьи сердца и тела уж увяли для страсти, но еще тосковали о нежности. На Горе Утренних Облаков, что поднималась неподалеку от деревни, из предрассветного тумана возникло чудесное дерево. Стоило женщине подойти к нему, воздеть руки и воскликнуть в полный голос: «О дерево инь, серебряное! Отринь от меня одиночество, даруй счастье! Не оставь своей заботой!» – и тут же туманное, зыбкое дерево принимало вид той самой женщины, которая молила о милости. На руках-ветках появлялись почки, которые раскрывались цветами, похожими на лотосы, а на месте опавших лепестков созревали дивные, драгоценные плоды. Увидев людей, они начинали смеяться – это были дети, мальчики и девочки, живые и теплые, которых можно было баюкать и нежить, целовать и голубить, – счастье, как яблоко, падало в руки матерей!

И только Ай, старая Ай не захотела принять любви и молодости от Серебряной Фей. Только она молчала, когда жители селения благословляли чародейку, словно доброго духа Тайфэн, который приносит успокоение и счастье…

Благодарственные возгласы людей облаком летали над полями, горами, лесами, пока не попали на глаза Юйцяну – богу злого ветра. Ужасен облик Юйцяна! У него лицо человека, тело огромной птицы, из ушей свисают синие змеи. От взмахов его крыльев вздымаются на море волны высотой в три тысячи ли, а на суше бушуют страшные тайфуны. Можно ли ожидать добра от такого чудовища?

И вот схватил Юйцян облако благодарности и метнул его далеко-далеко, дальше страны, что лежит за Северным Морем, дальше Янь-Цзыго, Царства Черных Одежд. Долетело облако до Юду – Царства Тьмы, и его жители, черные птицы и черные крылатые змеи, черные барсы и черные волки, набросились на него, стали швырять и бросать, пока не забросили на север царства Лиин, где жил бес-оборотень. Звали его Цюнни.

Не имел Цюнни облика, который можно было бы удержать словами. То напоминал он однорукого, трехногого и трехглавого великана, то оборачивался свирепым крылатым тигром, то козлом с ядовитыми рогами, то птицей-змеей с четырьмя крыльями, с шестью глазами и тремя ногами – куда бы ни прилетала эта птица, в тех краях начиналось всеобщее смятение и раздор.

Увидал Цюнни белое облако благодарности – и ох какой черной завистью наполнилось его сердце! Разодрал он облако в клочки, развеял его по ветру, а потом принял облик птицы-змеи, взмахнул всеми своими крыльями и полетел быстрее ветра по небу, в мгновение ока очутившись в селении, где жила Серебряная Фей.

Ядовитая слюна птицы-змеи падала на землю тут и там, и выросли из нее цветы клеветы с черными и белыми лепестками. Смотришь на белый лепесток – а он кажется черным, смотришь на черный – видится белый лепесток. Цюнни обернулся двоюродным братом старой Ай и вышел ей навстречу. Да, любил бес-оборотень принять вид чьего-нибудь родственника и рассорить людей! Едва завел он речь о Серебряной Фей, как понял: не зря старуха всю жизнь носила имя Ай, что значит – «полынь»… Показал он Ай черно-белые цветы – и улетел восвояси. Только сказал на прощание: «Яд из этих цветов будет вечен и вековечен, и чем жарче бьется рядом с ним человеческое сердце, тем верней будет его действие: верней, сильней и смертоносней!»

Собрала Ай большой букет и понесла по деревне. В какой дом ни войдет, везде цветок оставит. Аромат их был подобен слюне Цюнни – сочились они ядом клеветы. Ох, зря винят в бедах и несчастьях недобрых богов! Боги только злоумышляют, а злодействует – человек.

Вскоре выяснилось, что Алёна устала за этот день больше, чем думала. Да еще автобус оказался из медлительных: отправился не по скоростной дороге, а в объезд, тащился через все городки и деревеньки, встречавшиеся на пути. Пассажиров было мало: ну кто в наше время во Франции ездит на автобусах, когда в каждом дворе стоит по нескольку автомобилей? Но то ли водитель оказался очень ответственным человеком, то ли сам процесс доставлял ему огромное удовольствие, однако он неумолимо тормозил на каждой пустой остановке, открывал дверцу и ждал не меньше двух-трех минут, прежде чем двинуться дальше. Вскоре Алёне стало казаться, что на самом деле автобус вовсе не пустой, просто другие пассажиры незримы. Может, водитель их видит, а она нет? Неплохо так кататься в автобусе, полном призраков, – никто не толкается, не ругается.

С призраками или нет, автобус наконец дотащился до Нуайера. Алёна вышла и немедленно ринулась в туалет. А потом свернула в магазинчик – купить мороженое. Только здесь продавалось ее любимое «Rhum-raisin», ромовое с изюмом, имеющее пусть слегка синтетический, но все же обворожительный вкус детства. И точно так же, как некогда в детстве, хрустели вафли – очень вкусные, нигде больше ей таких есть не приходилось.

Идти через весь городок с подтаявшим мороженым не хотелось. Да и жара к вечеру почему-то не спала, а еще пуще разошлась, поэтому Алёна свернула в самое, кажется, прохладное место города – в старую, еще восемнадцатого, а может статься, и семнадцатого века, каменную городскую прачечную на берегу реки Серен. И села там на каменную ступеньку, прислонившись к каменной стене.

В России в былые времена зимой стирали в прорубях, а здесь даже в самые студеные зимы реки толстым слоем льда не покрываются, вот и придумали некое строение на берегу реки. Горожанки – не самые знатные, конечно, а их служанки – выходили из дому с узлами грязного белья, собирались в прачечной, становились на колени над канавкой и стирали, били вальками (кстати, интересно, пользовались ли вальками француженки или они – сугубо русское изобретение?), полоскали белье, а потом, выкрутив его, цепляли на крюки, нарочно для этого подвешенные к балке над головами. Между прочим, бить вальками, вообще стирать по-русски, по-старинному, называлось «прати», отсюда и слова «прачечная» и «прачка». А местное стиральное заведение именовалось «lavoir» и означало место для стирки белья, устроенное на реке или пруду. В Муляне тоже имелся такой лавуар, но там прудик заглохший, заросший травой, и домик маленький, скромненький, а в Нуайере – настоящая римская купальня, только без фресок на стенах.

Странным образом Алёне всегда становилось легче на душе, когда она приобщалась к чему-то безусловно старинному. Уж казалось бы, во Франции старина на каждом углу, а все равно приятно было в этом лавуаре посидеть и попредставлять себе прачек с картин Фрагонара или Греза – как стоят они на коленях, подоткнув под них свои пышные юбки, чтоб не мерзнуть на студеных камнях…

Хотя нет, женщины на картине Фрагонара, которая так и называется – «Прачки», – в нарядных, легких платьях вешают белоснежные простыни в старинном, невероятно красивом саду рядом с мраморной скульптурой льва. И прямо слышно, когда глядишь на полотно, как ветер хлопает мокрыми простынями и шумит в листве высоченных платанов…