Испить чашу до дна - Михайлова Евгения

— Хирошо, — сказал Рахим. — Я буду слышать. Здэлаю укол.

— Так я вроде вам объяснил. Смысла нет. Умнее меня топором добить. Непереносимость, понимаешь? Зачем ценный препарат зря тратить. Сделай себе, если в кайф.

Он по блеску в темных глазах понял, что говорит с наркоманом. Идея явно ему понравилась. Получать наркотик для него, а колоть себе. Рахим вышел. Андрей думал всю ночь. Выбраться отсюда нереально или очень трудно. Нет оружия, сил, неизвестно, сколько их тут, куда пробиваться. В самый тяжелый час — два или три ночи, то есть час волка, — он подумал о Лиле и Вике. Он даже не мог представить себе, что сейчас с ними, где они. Мысль о них терзала острым клинком его сердце. Он сделал еще один вывод. Для того чтобы выжить, вырваться, надо на время о них забыть. Любовь, жалость, тоска могут расслабить так, что ему проще будет разбить себе голову о стену. А он ведь вроде решил побороться, хотя в таком положении это может оказаться собственной медленной казнью.

Илья вошел в квартиру на рассвете. Снял туфли, куртку бросил на пол. У него просто не осталось физических сил, его душа была в полном смятении. Он быстро прошел в спальню, тихонько приблизился к кровати, не зажигая свет. Лиля сама включила бра и посмотрела на него с немым вопросом. Илья осторожно присел на край кровати.

— Можно считать, что все нормально. Марат жив, до утра пробудет в больнице, куда я его отвез, потом поедет домой, так он сказал.

— В какой больнице? Что с ним?

— В обычной, ближайшей. Я заплатил за все, что нужно, до утра. С ним что… Действительно барахлит сердце, у него порок, не помню какой. Твоя затея могла закончиться плохо. Лиля, ты сейчас выглядишь получше, поэтому признаюсь: я в ужасе. Как ты могла? Я купил тебе электрошокер, он необходим для самозащиты. Но ты ее превысила, мягко говоря. Ты сожгла ему там все к чертовой матери… Врач сказал, что он пережил болевой шок. Этого для самозащиты не требовалось! Ты могла убежать после первого разряда, раз у него такое сердце. Я узнал тебя с такой стороны, что с ума можно сойти от этого открытия.

— Ты больше не любишь меня?

— Как это по-женски! Я буду любить тебя даже в том случае, если ты каждый день по утрам станешь колотить меня молотком по голове. Мои чувства не обсуждаются. Ты проявила жестокость. Ты носишь ребенка, ты прекрасная женщина, я просто не в состоянии это осознать.

— А если бы он растерзал меня с моей девочкой, ты бы это мог осознать? Он набросился на меня, как хищник, — Лилины глаза наполнились слезами.

— Лиля, деточка, ты немного лукавишь, — Илья не выдержал и стал целовать ее мокрые глаза, губы, щеки, шею. — Тогда я бы его убил, это же понятно. Он — мерзавец по определению, но ты… По моему мнению, ты не могла истязать человека. Абстрактного, любого человека!

— Черт с ним, — Лиля вздохнула со всхлипом. — Черт со мной, Илюша. Ну женился ты на мегере, как выяснилось. Ты не говоришь главного: он подаст на меня в суд? Меня могут посадить? Я ждала тебя и думала, что наша девочка родится в тюрьме.

— Ты думаешь, я такой гуманный, что опекал эту скотину всю ночь, оставив тебя в жутком состоянии? Я ждал, пока он заговорит. Я сам предложил ему написать заявление. Даже сказал, что позвоню в полицию. Врач меня поддержал.

— А он что?

— Да понятно что. Марат мне еще в машине сказал: «Наша версия такая: ты нашел меня в подъезде без сознания. Лиля ни при чем!» Для него страшный позор, что с ним так поступила не просто женщина, а именно ты. Он никому не расскажет, я уверен, даже если его на куски резать. Он пообещал в больнице при врачах, что приедет домой, его люди найдут хулиганов, которые у него якобы деньги отобрали и пытали, чтобы узнать пин-коды карточек. Марат не дурак. Мне в присутствии персонала «спасибо» сказал за спасение.

— Да, — вздохнула Лиля. — Его «спасибу», конечно, можно верить. Я теперь за тебя буду бояться. Машины нам нужно проверять. Есть какой-нибудь прибор, который определяет наличие взрывчатки?

— Вообще-то есть. Ты прямо подруга Джеймса Бонда, а не моя жена. Мы все это приобретем. Но, главное, дело по факту исчезновения Андрея заведено. Сергею я расскажу об этом милом эпизоде. Они со следователем найдут возможность дать понять Сейфулину, что внимание к тебе — любое — не в его пользу. Его надо успокоить. Когда он был не в себе, рычал и ругался, как последний бандит.

— А он и есть бандит. Ложись спать, нам скоро вставать.

— Ты что! Ты завтра, то есть уже сегодня никуда не пойдешь. Ты сама понимаешь, что на таком сроке все может быть. Нужно полежать. Я позвоню твоей маме, скажу, что ты плохо себя чувствуешь. Пусть приедут с Викой. Присутствие дочки тебя облагородит, а то ты становишься разбойницей.

— Спасибо за комплимент. Звонить маме не нужно. Игорь должен сдать картину. Потом он сделает эскизы к следующей, и мы объявим, что со мной что-то случилось.

— Лиля, откажись от этой идеи. Она нелепа, почти безумна. Я знаю брата. Если бы он был жив, если бы хотел или мог — он бы давно приехал. Просто потому, что так решил, а не из-за глупой провокации.

— Видишь, как много «если» у тебя получилось. Я тоже знаю твоего брата. Если он жив, но не может приехать, даже если хочет, думая, что у нас все в порядке, — то он горы свернет, все разрушит на своем пути, узнав, что мы в беде.

— Но вы не в беде. Этот обман — опять твоя жестокость.

— Видишь, ты говоришь так, как будто допускаешь, что Андрей может узнать о моем обмане. Значит, ты тоже считаешь, что он мог выжить.

— Я погибаю, когда ты это говоришь, — Илья встал, подошел к окну и стал смотреть на серое утро, чтобы Лиля не видела его лица. — Я хотел бы думать, что Андрей жив. Наши родители не могут без него. Но все, даже гибель Андрея, даже горе родителей, мое горе, — для меня не так страшно, как потеря тебя.

— Это невозможно в любом случае, — спокойно произнесла Лиля. — Я — твоя жена. Но я должна знать, жив Андрей или нет. Мы должны все выяснить. Использовать любые возможности. Иди сюда. Я могу уснуть только рядом с тобой.

Ольга сидела на кровати и, как маленький ребенок, с немотивированной радостью, крутила головой по сторонам. Ей сегодня сняли бинты и не стали больше бинтовать. Как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя свободным. Голова, на которой уже появился светлый ежик волос, стала легкой и ясной, глаза видели все. Инна Васильевна с обычным непроницаемым выражением лица стояла перед ней с очищенным мандарином.

— Съешь, Оля, — сказала она.

— Ах, — ответила Ольга, как Наташа Ростова. — Я хочу вспомнить какую-нибудь роль или стихи. Инна, когда в твоем мозгу кто-то ковыряется, что-то там исправляет, нет никакой уверенности в том, что все осталось, как было. Понимаешь?

— Если исправляют, может получиться лучше, чем было, — авторитетно заявила сиделка, и Ольга с изумлением на нее уставилась. До сих пор она не делала умозаключений. Может, Оля была настолько растением, что Инне не с кем было поговорить?

— Может, ты и права, — сказала Ольга и вдохнула полной грудью.

В это время дверь палаты открылась и Виктор пропустил вперед монументальную и торжественную Нину Глебовну в сером облегающем платье в пол. Актриса выбрала самое выигрышное место в палате — явно в расчете на зрительный зал — и произнесла звучно, так, что у троих зрителей дрогнуло сердце.

— Здравствуй, моя дорогая девочка. Я приветствую тебя в жизни, которая для тебя продолжается, несмотря на чью-то попытку ее прервать. Ты хотела вспомнить стихи. Разреши мне тебе помочь, — Нина Глебовна эффектно прижала одну руку к шее под воротником-стойкой, другой провела по высокому лбу.

Она опустила обе руки вдоль тела, как будто ожидая взрыва аплодисментов.

— Ой, — сказала Оля и зарыдала в три ручья. — Как это прекрасно. Как вы это прочитали! Но я не знаю этих стихов. Может, знала, но забыла? Вырезали из мозга?

— Не будь дурой, — спокойно ответила Назарова. — Ты, конечно, их не знала. Ты столько лет скачешь в массовке и не додумалась выехать куда-то с концертом. Как я, например. Я часто иду к народу, если он не идет ко мне. Это Иосиф Бродский. Я тебе подарю его сборник, выучи.

— Мне можно поздороваться с Олей? — сделал шаг к кровати Виктор, демонстрируя все терпение, на какое был способен.

— Ты у меня спрашиваешь, Витя? — удивилась Назарова. С тех пор, как он стал ее возить в больницу, она привыкла считать его своим водителем. — Почему? Я никогда никому не запрещала с кем-либо здороваться.

Виктор встретил сочувственный взгляд сиделки, они вдвоем в очередной раз подумали, как повезло тому несчастному, который мог бы стать мужем Назаровой, но избежал этой участи. Виктор обнял Олю, гладил ее круглую колючую голову, смотрел в глаза, которые вдруг широко распахнулись, как будто до всех этих происшествий она ничему не удивлялась. Он с трудом сдерживал смешные, ласковые слова, что говорил когда-то маленькой Лере, своей дочери, которой больше нет. Что-то невероятное произошло с ним из-за Олиного несчастья. Женщина, с которой он проводил иногда время, которая его просто привлекала в физиологическом плане, к которой он хотел уйти от жены лишь потому, что с ней ему было легче после гибели Леры, — эта женщина стала ему ближе всех. Как будто высшая сила вернула ему дочь, больше, чем дочь. Она будет его женой. Он так решил. И ничего этого не сказал. В театре выступать не привык. А с этой Назаровой… Она его клоуном выставляет.