Уйди скорей и не спеши обратно - Варгас Фред

– Что еще за колечко? – не понял Жосс.

– В которое салфетку вставляют. Стирка раз в неделю, белое в пятницу, цветное во вторник. Если не хочешь, чтобы твое белье стиралось вместе с бельем кузнеца, прачечная через двести метров. Если хочешь глажку, плати Мари-Бель, она приходит окна мыть. Так что ты решил насчет колечка?

– С цыпленком, – твердо ответил Жосс.

– Ох уж эти мужчины, – вздохнула Лизбета, уходя, – вечно они хитрят.

На ужин был суп, жареная телятина, сыр и печеные груши. Кастильон болтал сам с собой, а Жосс пока помалкивал из осторожности, словно плыл по незнакомому фарватеру. Малышка Ева ела бесшумно и подняла глаза всего раз, чтобы попросить у Лизбеты хлеба, Лизбета улыбнулась ей, и Жоссу показалось, что Еве захотелось кинуться ей на грудь. А может, этого опять захотелось ему самому.

Декамбре за весь ужин не проронил ни слова. Лизбета шепнула Жоссу, помогавшему убирать посуду: «Когда он такой, значит, он ест и работает в одно время». И действительно, покончив с грушами, Декамбре тотчас поднялся из-за стола, извинился перед сотрапезниками и вернулся к себе в кабинет.

Просветление снизошло на него утром, едва он проснулся. Имя затрепетало у него на губах раньше, чем он открыл глаза, словно оно всю ночь дожидалось пробуждения спящего, сгорая от нетерпения быть названным. И Декамбре услышал, как его собственный голос негромко произнес: Авиценна.

Он встал и повторил его много раз, боясь, как бы оно не растворилось в солнечной дымке. Для верности он записал его на бумаге. Авиценна. А рядом добавил: Liber canonis – «Канон врачебной науки».

Авиценна. Великий Авиценна, персидский врач и философ начала одиннадцатого века, его труды тысячи раз переписывались на Западе и Востоке. Латинский текст усеян арабскими выражениями. Да, отныне он был на верном пути!

Декамбре, улыбаясь, дождался бретонца на лестнице и ухватил его за рукав:

– Хорошо спали, Ле Герн?

Жосс сразу понял, что что-то произошло. Тонкое и обычно мертвецки бледное лицо Декамбре преобразилось, словно его осветило солнце. Исчезла его обычная несколько высокомерная и циничная улыбка, Декамбре просто ликовал.

– Я разгадал его, Ле Герн, я его разгадал!

– Кого?

– Нашего чудака! Я разгадал его, черт возьми! Оставьте мне «странные» записки за сегодня, я бегу в библиотеку.

– В ваш кабинет внизу?

– Нет, Ле Герн, у меня не все книги есть.

– Надо же, – удивился Жосс.

Стоя в пальто с рюкзаком у ног, Декамбре переписал «странное» послание, пришедшее утром:

После того, как времена года перепутают свои свойства, когда зимой вместо холода – жарко, а летом вместо жары – холодно, и то же самое с весной и осенью, потому что это великое неравновесие указывает на дурное расположение и звезд, и воздуха (…).

Он убрал листок в портфель, потом несколько минут подождал ежедневного рассказа про кораблекрушение, а без пяти девять спустился в метро.

X

В четверг Адамберг прибыл в уголовный розыск позже Данглара, что случалось довольно редко, и заместитель проводил его долгим взглядом. У комиссара был помятый вид человека, который проспал всего несколько часов между пятью и восемью утра. И вскоре он снова вышел на улицу выпить кофе в баре.

«Камилла», – сделал вывод Данглар. Она вернулась вчера вечером. Данглар вяло включил компьютер. Он-то, как всегда, спал один. Собой он был безобразен – отекшее лицо и тело, которое расползалось книзу, как тающая свечка, и для него было 'большой удачей, если он прикасался к женщине хотя бы раз в два года. Данглар по привычке стряхнул с себя эти мрачные мысли, которые вели его прямиком к ящику пива и журналу, когда перед его внутренним взором, как луч солнца, возникли лица его пятерых детей. Впрочем, пятый, маленький мальчик с бледно-голубыми глазами, был не его ребенком, но жена любезно оставила ему и этого, когда уходила. Это было давно, восемь лет и тридцать семь дней назад, и воспоминание о том, как Мари в зеленом костюме не спеша прошествовала по коридору, открыла дверь и захлопнула ее за собой, стоило ему двух долгих лет терзаний и шести с половиной тысяч кружек пива. И тогда дети, двое мальчиков-близнецов, две девочки-близняшки и голубоглазый малыш, стали его навязчивой идеей, его пристанищем и спасением. Много часов провел он, пытаясь приготовить морковное пюре помягче, выстирать белье как можно чище, педантично собирая школьные портфели, гладя маленьким утюгом и надраивая умывальник до идеальной чистоты. Потом его рвение понемногу стало спадать, и теперь все выглядело не столь безупречно, зато вполне прилично. Количество выпитого пива снизилось до тысячи четырехсот кружек в год, правда, в особо тяжелые дни к нему добавлялось белое вино. Но тот свет, которым озаряли его жизнь дети, оставался неизменным, а этого, говаривал он сам себе в особенно хмурые дни, у него никто не может отнять. Впрочем, никто и не посягал.