Красный лев друидов - Солнцева Наталья

– Как... в огне?!

– Собрать их на представление в «Комедийную хоромину», что в Преображенском царь Алексей Михайлович построил, и затеять там пожар. То пламя, якобы, и послужило бы сигналом к перевороту. Донна Луна нашептала правительнице про гиперборейское[18] зеркало. Дескать, она выйдет на сцену, вымолвит условную фразу, уронит, ненароком свечу... а та не погаснет: наоборот, отразится огонь в гиперборейском зеркале, блеснет молнией, дохнет жаром, ослепит, одурманит! Займется со всех сторон «Хоромина» – никому не спастись, не уйти от того пламени. Гиперборейский огонь никого живым не выпустит!

В кухне, где они завтракали, стало вдруг сумрачно от набежавших на небо туч. Дождь яростно хлестал в окна, словно пытаясь достучаться до сидевших за столом людей.

Матвею казалось, что он уже слышал и про Донну Луну, и про гиперборейский огонь, и про пожар... Где? От кого? Когда?

– Ты веришь Тэфане? – хрипло спросил он.

– Не знаю, как у нее с магией, но история – ее конек. Она преподавала этот предмет в школе много лет, пока не переквалифицировалась в пророчицу. И, без сомнений, преподавала отменно. Ты бы ее слышал!

– Зря она бросила школу...

Он говорил, лишь бы отвлечься от тягостного пугающего чувства узнавания того, чего он никоим образом знать не мог.

– Петр держал в Преображенском потешные войска... набирал мощь, окружил себя верными соратниками. Такими же молодыми, яростными и бесшабашными, как и сам. Донна Луна, в отличие от Софьи, понимала исходящую от юного наследника угрозу. И решила испепелить его гиперборейским огнем. Она велела правительнице не ездить более в Преображенское... а сама взялась за осуществление своего плана...

– Ей-то что за интерес? – спросил Матвей.

– Вот и я задаюсь этим вопросом. Значит, был интерес! Ведь она тоже рисковала погибнуть при пожаре. Хотя и подготовила себе заранее путь отхода. Закулисная дверка должна была быть открыта, а на заднем дворе театра уж стояла бы стояла бы карета с сытыми лошадьми, с надежным кучером... вся в пуховых подушках, в мехах... чтобы, упаси-Бог, не повредить гиперборейское зеркало... А не то беда будет! Зеркало грубого обращения не потерпит. Только не вышло у них ничего. Петра предупредили, и он посреди ночи ускакал верхом в Троице-Сергиеву лавру, под защиту крепких монастырских стен.

– Спектакль провалился?

– Комедию сыграть не успели. Донна Луна погибла накануне премьеры: ее карета опрокинулась, что-то внутри взорвалось, будто сухой порох. Якобы, португальская актерка везла в сундучке некую колдовскую штуковину, которая при ударе воспламенилась. Карета сгорела дотла, кучер едва успел соскочить с облучка... Ринулся в лес, да так резво – аж пятки засверкали. Поднялся переполох, крики, шум, гам... про кучера в суматохе забыли. Удрал, прохвост! Зарево от того пожара видели в царском дворце слуги, послали гонца в Москву к Софье с известием: пропала, мол, Донна Луна, сгинула в огне, не спасли ее. Наперерез ее тройке выскочил, откуда ни возьмись, леший! Сотворил несчастье и был таков...

– Может, и не было никакого лешего, – пробормотал Матвей.

Астра восприняла его слова как должное. Не одна «заморская демоница» знала тайные магические приемы друидов. Шотландцы Брюсы тоже владели древними знаниями... На всякое коварство умели управу найти.

– А что Софья? Сильно убивалась? – спросил он.

– Царевна увидела в том дурное предзнаменование. Затворилась в светелке и давай гадать на заговоренной воде, как ее покойная иноземка научила. Налила в серебряный кубок ключевой водицы, зашептала заклинания на непонятном языке, наклонилась, поднесла свечу... и узрела собственную злую долю... Отшатнулась, застонала глухо, бросила на воду черный платок... и заплакала горько, прощаясь с волей, с проклятым царским венцом...

Матвей зевал на школьных уроках истории, делал из тетрадных листков самолетики и запускал их на парты девчонкам. На крыльях самолетиков он писал заветное слово – «любовь». Девчонки хихикали, оглядывались, искали глазами воздыхателя. А он делал невозмутимый вид. Притворялся, что внимательно слушает учителя... Но чем закончился Стрелецкий бунт, он помнил из фильмов, из прочитанных позднее книг. Зачинщики сложили головы на плахе, царевну Софью ее братец, будущий император Петр I, приказал заключить в Новодевичий монастырь. Печальный конец дворцового заговора...

Юный Яков Брюс вместе с потешным войском встал на сторону гонимого наследника и не прогадал. Петр, придя к власти, не забыл преданности своих «волчат» – обласкал, наделил их должностями, званиями, приблизил к трону. На кого еще он мог опереться в противостоянии боярам, глухому ропоту толпы, всему косному, застарелому, что связывало ему руки? Далеко улетел помыслами новый царь, высоко вознесся в мечтах своих...

– А что за гиперборейское зеркало?

– Тэфана объяснила, что так назывались небольшие, гладко отполированные диски из неизвестного материала, которыми пользовались оракулы делосского[19] и дельфийского[20] храмов. Сами диски ничего не отражали. Но если их устанавливали определенным образом – друг напротив друга – то на каком-то из них появлялось изображение лабиринта. Оракул блуждал взглядом по лабиринту, и его предсказания зависели от того, куда он попадал: в центр или в тупик. Жрецы Аполлона умели с помощью гиперборейских зеркал не только узнавать будущее, но и изменять его...

Ольшевский с голой втянулся в интригу, завязавшуюся несколько столетий тому назад. Он засыпал и просыпался с мыслями о Sworthy. Призрак этой давно умершей женщины преследовал его во сне и наяву.

– Я вас не узнаю, сударь, – озабоченно бормотал Варгушев, когда они случайно сталкивались в парадном или во дворе. – Осунулись, глаза красные. Вы больны! У вас определенно горячка! Зайдите-ка вечерком ко мне, я достал по случаю настоящий чай. Аромат – божественный! Посидим, поболтаем...

– Некогда, – отмахивался взъерошенный сосед. – Потом как-нибудь! Простите...

– Сумасшедший... И не мудрено. Революция ломает не только монархию, но и психику...

Доктор, ярый противник курения, где-то раздобыл табак и делал самокрутки, как его научили солдаты в госпитале. Затягиваясь, он долго, с надрывом кашлял и вытирал выступавшие на глазах слезы. Это развлекало его.

Московские улицы дышали зноем. Деревья в скверах и парках начинали желтеть. Ветер носил по пыльным мостовым обрывки прокламаций, окурки, опавшие листья и лузгу от семечек. Надвигалась осень. Подмосковные дачи опустели намного раньше, чем обычно. С наступлением сумерек обыватели боялись высунуть нос из своих домов. То там, то тут возникали стихийные митинги, которые нередко заканчивались потасовками...

Эта реальная жизнь казалась Ольшевскому сущей бессмыслицей. Он совершенно остыл к ней. Его занимали события, которые ни в коей мере не могли его касаться... однако выходило наоборот. Он боялся, что сладкое наваждение, навеянное письмами прелестной Sworthy, рассеется, и его снова окружат грубые революционные будни.

«Она, должно быть, была необыкновенно красива, – думал он, представляя себе большие темные глаза, тонкий овал лица, маленькие яркие губы, нервный изгиб бровей и густую черную шевелюру, упрятанную под убрус[21]. – И необыкновенно отважна! Посвящена во что-то значительное...»

Читая написанные ею строки, он будто воочию видел стол, горящую свечу, старинную чернильницу, перо в длинных тонких пальцах и склоненный над бумагой нежный женский профиль.

«Мой дорогой! – неизменно обращалась Sworthy к адресату своих драматических посланий. – Сегодня я оценила ваш замысел. Он безупречен. Напрасно меня мучили сомнения. Разумеется, я склоняюсь к первому варианту. Но ежели сие не удастся, то я хотя бы спутаю кое-кому карты и воспользуюсь вторым.

Великая сила в незрелых руках способна принести неисчислимые беды... Эту партию нельзя проиграть! Ежели иным путем вырвать победу не удастся, то придется выводить из игры ключевую фигуру. А потом повторить попытку... когда наступит новый благоприятный момент. Его предскажут звезды...

Сегодня я увидела ее во всем азиатском великолепии. Не могу удержаться от описания некоторых деталей. Внутри чертога, куда меня привели для беседы, все сплошь расписано разными священными и аллегорическими картинками, мебель обтянута индийскими тканями и бархатом, на окнах – занавеси из турецкой парчи, полы устелены коврами. Сама хозяйка была некрасива, но умна и горделива, одета с подобающей роскошью. Заговорила со мной ласково, попросила показать, что я умею. Я постаралась. Она пришла в восторг и долго рассыпалась в похвалах, позабыв о разнице нашего положения...

Напоследок по ее просьбе я вызвала у себя видение: круглый зал с вызолоченными стенами, а на своде – искусно сделанная фигура льва, который держит в пасти змею, а со змеи той свисают многие подсвечники... и каждое произнесенное в том зале слово эхом отражается и повторяется. Посреди зала стоит возвышение с бархатным подножием и такою же подушкой, шитой крупными жемчугами...