Часы королевского астролога - Солнцева Наталья

– Глебовы – парочка шизофреников! – заключил он. – Ясно, как день. Они оба чокнутые!

– Особенно Магда. «Закрытая, как ящик Прозерпины…»

– Что-что?

Крупная ворона с шумом вспорхнула и опустилась на верхушку креста, злобно косясь на Матвея и беззвучно раскрывая клюв.

– Иногда люди, сами того не желая, проговариваются о самом сокровенном, – пробормотала Астра. – Знаешь, кто такая Прозерпина?

Он задумался. Было слышно, как звенит по жестяному желобу вода, стекающая с крыши церкви.

– Невидимая планета… – произнес вместо него кто-то другой – проснувшийся в нем граф Брюс, астролог и алхимик. – Неоткрытая. Связанная с женским космическим началом и стихией Земли, подобно Венере и Сатурну. В астрологии Прозерпина влияет на преобразование материи в новое качество, что является сутью алхимии.

Он замолчал, не менее, чем Астра, пораженный своими словами.

– Ну, ты дал! – выдохнула она.

– Само вырвалось.

– Я про планету и не думала. Только про древнегреческие мифы. Прозерпина – латинское имя Персефоны, дочери Деметры и Зевса. Она против своей воли стала супругой Аида, владыки подземного царства, который ее похитил. Полгода Персефона проводит на Олимпе, среди богов, а остальное время – в царстве мертвых. Она управляет душами усопших и является проводником для живых посетителей подземного мира.

Матвей слушал вполуха, занятый своими мыслями. Казалось, он много думал о Прозерпине и даже пытался разглядеть ее в телескоп, вернее, угадать ее скользящую среди звезд тень…

– …именно у Прозерпины хранился таинственный ящик или ларец, – долетел до него голос Астры, – …который ни в коем случае нельзя было открывать. Никому не известно, что там внутри. Тот, кто посмеет заглянуть в ларец – приподнять крышку, – погрузится в смертный сон. Он будет ни живым, ни мертвым, и только любовь сможет пробудить его.

Вокруг потемнело, с неба посыпались рыхлые белые хлопья – словно зима напоследок спешила укрыть город снежной вуалью. Напрасный труд…

– Сказка, – первым очнулся от наваждения Карелин. – Ларец Прозерпины, неоткрытая планета – все это выдумки. Людям невыносимо осознавать грубую прозу жизни, вот они и устраивают из нее маскарад. Маски, костюмы, пышные платья и дырявые рубища – всего лишь попытка прикрыть наготу. Тела, души – чего угодно. Любимое развлечение homo sapiens! «Мыслящий тростник» желает выглядеть кем-то другим. Почему бы ему не расцвести, как лотосу или розовому кусту? Маскарад бессмертен, дорогая.

– Карр! Карр! – охотно поддержали его вороны.

– Тьфу на тебя! – разозлилась Астра. – С Брюсом куда интереснее, чем с тобой, Карелин.

Они направились от церкви к усадьбе. Шел густой мокрый снег, делая картину парка и дома похожей на театральную декорацию.

– Я побывала в гостях у старого знакомого режиссера. Он давно на пенсии, но сохранил живой ум и хорошую память. Мы говорили об итальянской комедии масок… о венецианском карнавале, вообще о традиции переодевания. Это ведь не просто переодевание в другое платье – это возможность перевоплощения, доступная любому желающему, всеобщий заговор, освященный тысячелетним обычаем. Для меня было открытием, что карнавал уходит корнями в древнеримские Сатурналии: люди праздновали приход весны, возрождение природы, новый виток времени, перед которым все равны – патриции и чернь, императоры и рабы. Это игра чувств, а не ума, полная интриги, тайны и свободного проявления любви. Нет зрителей и актеров, и хотя улицы кишат Коломбинами и Пьеро, каждый проживает, а не исполняет, свою роль. Венецианская Дама флиртует с шутом, Король развлекается с простой крестьянкой. Все перемешивается: жизнь и смерть, возвышенное и ничтожное, красота и уродство, слуги и господа. Этакий переворот миропорядка, апофеоз хаоса и вседозволенности. «Во время карнавала проходит любая шутка!» И над всем царит Его Величество Смех. Люди, хохочите над жизнью, потешайтесь над ней и над собой, не принимайте ее всерьез, и она подарит вам лучшее, что имеет.

Матвей недоверчиво хмыкнул.

– Выходит, карнавал – своеобразный протест против порядка?

– В некоторой степени. Порядок способен раздавить, если его хотя бы изредка не нарушать. Не забывай, что все рождается из хаоса. Маска – вот его лицо. Кстати, Сатурналии были посвящены римскому богу Сатурну, покровителю урожая и посевов. Мало кто помнит, что это еще и Хронос[12], владыка времени, пожирающий своих детей…

В Матвее снова заговорил Брюс. Астрология рассматривала Сатурна как хранителя судьбы и жизненных ценностей человека, а Прозерпину – как почву для вызревания плодов Истины… По сути, Прозерпина – это высший Сатурн.

Губы Астры двигались, она говорила что-то… Брюс ее не слышал. Он вдруг окунулся в Петровскую эпоху великих преобразований. Кажется, в Россию карнавал пришел благодаря царю-реформатору. Он лично регламентировал правила и костюмы, разрабатывал сценарий действа. Право участвовать в первых петровских карнавалах имели лишь избранные, «важные и приближенные персоны».

Уже потом его инициативу подхватили царствующие женщины – Елизавета, Екатерина. Заранее составленные списки приглашенных на маскарады утверждал Департамент церемониальных дел Министерства императорского двора. Статс-дамам, камер-фрейлинам, господам придворным кавалерам, всем знатным обоего пола особам полагалось съезжаться только в дорогих платьях и непременно в сопровождении многочисленной прислуги. Молодая императрица Елизавета изобрела вид маскарада, который назывался «метаморфоза»: мужчины обязаны были являться во дворец в женских платьях с фижмами, а дамы – в мужском облачении. Она безумно любила развлечения и сюрпризы. Екатерина Великая довела карнавал до наивысшего расцвета и неимоверной роскоши…

– Ты согласен?

Он задумчиво кивнул, поднял глаза. Астру рассмешил его глубокомысленный вид.

– Я говорю, обряд сжигания чучела, присущий разным языческим мистериям, имеет один и тот же смысл: для того, чтобы родиться, нужно умереть.

Брюс опять кивнул. О чем она? Ах да… о смерти. О смерти?

– Еще кому-то нужно умереть? – невпопад спросил он.

– Ты отсутствуешь, Карелин. Для кого я все это рассказываю?

Карелин… Она права. Он не Брюс, он…

– Старичок оказался просто кладезем сведений, – увлеченно тараторила Астра. – В свое время он написал пьесу «Проказы Коломбины», но так и не сумел убедить руководство…

«Как она правильно выразилась – в свое время! – подумал Матвей. – А какое время – мое?»

– Не будем отвлекаться, – сказал он. – Вернемся к Сатурналиям. Я не расслышал…

– В начале празднества древние римляне выбирали короля, которого ждала печальная участь – в конце гуляний ему полагалось покончить с собой. Если же он не решался на это, то все равно погибал «от ножа, огня или петли».

– Жестоко.

Астра стянула лайковую перчатку, и на ее ладошку опустились несколько снежных хлопьев, чтобы сразу растаять.

– Зима плачет! – сказала она. – Не хочет уходить, покидать людей, с которыми она провела три веселых месяца. Сначала ей радовались, а теперь гонят. Где же справедливость? Где милосердие? Где благодарность?

Матвей взял ее руку, поцеловал. На губах остались холодные капли. Слезы зимы…

– Глебов говорил, что видел в квартире маску Арлекина – в ванной, на зеркале.

Слова Астры разрушили очарование этого мгновения, полного снега и вспыхнувшей страсти. Женщина-сыщик – что может быть ужаснее?

– Ты продолжаешь ему верить? – вздохнул Матвей.

– Старичок намекнул, что Арлекин – вовсе не безобидный персонаж, не тот «неунывающий простофиля из Бергамо», которым его привыкли считать. Происхождение маски со зловещими чертами отсылает нас к одному из демонов дантовского «Ада» – Alichino. Или к старинным французским легендам, где Эллекен – «мрачный предводитель сонма дьяволов»…

Николай Казаринов ничем не походил на Ван Гога – ни внешностью, ни манерой живописи. Высокий, худощавый, с усами и бородкой клинышком, подчеркнуто вежливый, со следами бессонницы на интеллигентном лице – он скорее напоминал Дон Кихота.

Его картины занимали все стены тесной мастерской. Ничего лишнего: удобное рабочее место с компьютером, книжный стеллаж, несгораемый шкаф, комод с выдвижными ящиками, мольберт. Он смущенно показывал гостье пейзажи, все в одном ключе: сельская идиллия. Девочки, плетущие венки на лугу; влюбленные на лодке посреди заросшего лилиями пруда; стайка берез на холме; деревянный мостик, перекинутый через ручей; рыбак с удочками в камышах…

– Вот мои работы, – волнуясь, произнес он, скрывая мучительное ожидание похвалы.

– Потрясающе! – воскликнула Астра. – Чудо, как хороши!

Дабы это прозвучало убедительно, ей пришлось призвать свои актерские навыки. Казаринов был кем угодно, только не талантливым художником. Тем более не «вторым Ван Гогом». Никакой болезненной напряженности, экспрессии, порыва – мазок слишком аккуратный, заглаженный. Ничего общего с «Ночным кафе» или «Пейзажем в Овере после дождя». Разве что обилие желтого цвета. Астра основательно подготовилась, прежде чем позвонить Казаринову и договориться о встрече. Если не удастся подобрать к нему ключик, он не расскажет о Магде.