Рыцарь нашего времени - Михалкова Елена

– Рассказывай, – потребовал он. – И мне тоже можешь чая с мятой заварить.

Сергей фыркнул, но подчинился. Развязывая мешочек с мятой, привезенный Илюшину тетушкой Дарьей, он вспомнил тех двоих, что пришли к Ольге «поддержать ее морально», по выражению одного из них.

– Трое, – сообщил он, заварив мяту и смородиновый лист кипятком. – Их было трое.

– Хорошее начало, почти эпическое, – одобрил Илюшин.

– Не перебивай! Вечно ты меня перебиваешь... Дружили они со школы – Ланселот, Крапивин и Швейцарец.

– Кто? Швейцарец?

– Семен Давыдович Швейцман. А Швейцарец – оттого, что с детства мечтал уехать и жить в Швейцарии, отсюда и прозвище.

– Уехал?

– Нет, не уехал.

– Почему?

– Потому что со временем расхотел, – пояснил Сергей, двумя часами ранее задавший этот же вопрос Семену Швейцману. – Решил, что в страну своей мечты он может приезжать отдыхать, а бизнес лучше делать в России.

– К тому же опасался разочарования, если переедет и обнаружит, что манящее «далёко» вблизи окажется вовсе не столь прекрасным, как грезилось... – добавил Макар, размышляя вслух. – А почему у второго нет прозвища?

– Потому что он его не заслужил. Нет, прозвище-то у него было, но в лицо его так больше не называют. «Пресноводное». Должен тебе сказать, я понимаю, отчего Денису Крапивину дали такую кличку.

Перед мысленным взглядом Сергея встали друзья Ланселота – маленький чернявый Швейцман, подвижный, эмоциональный, вносящий в любое действо суматоху, и худощавый бледный Крапивин, с неизменно постным выражением лица, одетый так, словно собрался на совет директоров крупной фирмы или на похороны одного из членов того же совета.

– Ольга успела до их прихода рассказать, что Дениса Ивановича они называют «Человек без фантазии». Он весь такой, знаешь, выверенный до мельчайшей черточки, и говорит очень правильные вещи, но вовремя останавливается. Если бы он проповедовал дольше, слушать его было бы невозможно. Между прочим, довольно состоятелен – один из топ-менеджеров в компании «Дорштейн».

– А Швейцман?

– Швейцарец, как он говорит, крутится в бизнесе. По словам Ольги, он владелец крупного магазина музыкальных инструментов и подумывает о том, чтобы открыть еще один. Семен Давыдович хотел приобрести у Ланселота его дело и весь последний год уговаривал того продать ему «Броню». В общем-то, Силотский был не против – по тем причинам, которые он нам с тобой приводил: дело поставлено на накатанные рельсы, движется само по себе, заниматься им нужно лишь в той мере, чтобы не дать съехать под откос, а для Дмитрия Арсеньевича это было скучновато.

– Однако бизнес он все же не продал.

– Нет. Швейцман обхаживал его со всех сторон, крутился юлой, но ничего не добился. Да, чуть не забыл: ты спрашивал, почему Ланселот выбрал такое прозвище. Ничего неожиданного: начитался легенд о короле Артуре, вообразил себя рыцарем Круглого стола. Крапивин вспомнил, что привязалась кличка мгновенно, и между собой они Силотского иначе и не зовут.

Сергей снял закипевший чайник, разлил воду по чашкам, в которых сразу всплыли засушенные листочки мяты, и по всей кухне протянулся травяной мятный аромат. Илюшин скорчил физиономию, следя за его действиями, но тетушка Бабкина внушила племяннику, что самая правильная мята заваривается только в чашке и ни в коем случае не в чайнике, поэтому Макару приходилось вручную вылавливать листочки.

– Я сегодня услышал одну необычную вещь, – продолжал Сергей, закрывая обе чашки деревянной доской. – У Семена Швейцмана есть жена, о которой он отзывается с нежностью и заботой. Так вот, эту жену сегодня атаковали крысы.

Он замолчал, ожидая вопроса, но Макар задумчиво смотрел на доску, использованную Бабкиным вместо крышки, и молчал.

– Какой-то подросток выпустил в лифт, в котором она стояла, десяток крыс, а то и больше, – сказал Сергей, поняв, что вопроса не будет. – Панически перепугал жену Швейцмана, потому что она страшно их боится. То ли в детстве ее покусала дикая крыса, то ли с домашней не задалось... Точно не скажу. Швейцман поначалу был уверен, что это проделки кого-то из знакомых – тех, кто осведомлен о фобии его жены, но ответить на вопрос, зачем им это понадобилось, не смог.

– А где находилась его жена в то время, когда ее заботливый супруг делился подробностями происшествия? – спросил Макар.

– Осталась дома с подругой. При мне Семен звонил ей раз пять, если не больше, и очень тревожился: как подействовало на нее успокоительное, нет ли побочных эффектов. По-моему, бедная женщина чуть не умерла от разрыва сердца, когда к ней в лифт выкинули целую крысиную армию.

Макар прищурился, глядя, как Бабкин поднимает запотевшую доску, с которой сразу начали стекать прозрачно-желтые капли. Затем взял ложечку, бесцельно побултыхал ею в чашке, не выловив ни одного листка, и проговорил:

– Земмифобия, значит...

– Что такое земмифобия?

– Это, мой необразованный друг, как раз и есть паническая боязнь крыс. Кстати, ты не сказал, куда они делись.

– Крысы? Этого никто не знает. Искать их, как ты понимаешь, не стали – думаю, они спокойно разбежались по своим крысиным делам.

– А Швейцман не сказал, какие это были крысы? – неожиданно спросил Илюшин.

– В каком смысле – «какие»?

– Я имею в виду, домашние или дикие, пасюки?

– Не знаю... – растерялся Сергей. – Это имеет значение? А, постой! Кажется, Семен Давыдович упомянул, что крысы были белые...

– Значит, домашние, – констатировал Илюшин, продолжая размешивать мятные листики. – Любопытно, любопытно...

– Что любопытного в том, что они домашние? И зачем ты мешаешь чай, если он без сахара?

– А я создаю центробежную силу, которая размажет мяту по стенкам. Тысячу раз говорил: заваривать чай нужно в чайнике, а не в чашке!

– А я тебе тысячу раз говорил, что в чайнике у мяты вкус и аромат не те! – Бабкин встал, взял чашку Илюшина и процедил напиток через сито. – На, наслаждайся!

Макар с видимым удовольствием отхлебнул чай, откинулся на спинку стула.

– Значит, кто-то хотел сильно напугать жену Семена Швейцмана... Или его самого.

– Постой, крысы могут вообще не иметь отношения ни к нему, ни к его супруге! Денис Крапивин здраво рассудил, что у парнишки могло образоваться лишнее поголовье грызунов, от которых он предпочел избавиться таким своеобразным способом.

– Возможно. Но очень уж все складывается одно к одному... Кстати, – Макар резко изменил тему разговора, – как Ольга? Какое у тебя о ней впечатление?

Сергей помолчал, затем признался:

– Заметно, что она очень любила Силотского. Везде их совместные фотографии...

Бабкин вздохнул. После того, как он неуклюже выразил соболезнование, стараясь избавиться от подозрений в адрес Ольги из опасения, что не сможет скрыть своих истинных чувств, и его провели в квартиру, Сергей обратил внимание на снимки – на стенах, на полках, в застекленном шкафу. Везде был хохочущий Ланселот, запрокидывающий голову в момент пойманного смеха, словно тычущий рыжей бородой в фотографа, а рядом с ним – улыбающаяся Ольга, смешно оттопыривающая нижнюю губу. На короткое время Бабкин испытал одновременно тоску и удовлетворение: тоску – оттого, что жена никогда не любила его так, как второго мужа, удовлетворение – оттого, что всегда чувствовал свою вину за то, что с ними произошло, а теперь при виде ее счастливого лица на снимках тихий голос вины замолчал навсегда. Потом он одернул себя, заставив думать о расследовании, а не о личных проблемах.

Он незаметно снял с полки одну фотографию в рамке, провел по ней пальцем. Пыль, густой слой пыли. И на поверхности полки, и на легкой изящной рамке «под серебро». Вторая фотография – то же самое; третья – и снова под ней остается след, заметная дорожка в ковре пыли, чуть смазанная движением его руки. Нет, фотографии стояли здесь давно, и никто не пытался обмануть пришедших, выставив напоказ мимолетные картинки ушедшего счастья. Если бы Сергей не обнаружил пыли под снимками, мало что могло бы поколебать его уверенность в виновности бывшей жены. Но пыль была.

К его огромному облегчению, Ольга не билась в истерике и не плакала, иначе он не знал бы, как себя вести, что говорить и что делать. Некоторая двусмысленность его положения – мнимая или реальная – тяготила Сергея, но Ольга держала себя с ним просто, как со старым приятелем, и его неловкость постепенно растаяла. Сергей в который раз отметил про себя, что после косметической операции лицо Ольги утратило присущую ему простоватость, исчезло сходство с косящим зайцем, хотя глаза остались такими же раскосыми, как и были. Неустанная работа над собой возымела результат: Ольга сумела облагородить свою внешность. Сейчас она была не подкрашена, бледное осунувшееся лицо потеряло все краски, но на снимках Сергей видел: макияж она умело наносила таким образом, что он превращал изъяны ее лица в достоинства. Светлые волосы были жидковатыми, но правильная стрижка маскировала этот недостаток. Заметив, что Сергей бросил взгляд на ее руки с облупившимся лаком, Ольга грустным и чуть извиняющимся тоном сказала: