Рыцарь нашего времени - Михалкова Елена

– Пусть мои слова прозвучат напыщенно, но у нее была его любовь. Уверяю вас, они любили друг друга, это все знали! Димка разделял физическое и духовное; он легко поддавался зову плоти, разрешал себе эдакое, знаете ли, баловство, но он, к примеру, никогда не поехал бы с любовницей на курорт! Только с женой! Любить жену – это одно, спать с любовницами – совсем другое. Темперамент, знаете ли, никуда не денешь, а укрощать себя...

– Дима был не из тех, кто любит заниматься укрощением себя, – заметил Денис Крапивин со странной интонацией – казалось, в ней прозвучали одновременно горечь и насмешка, но и то, и другое он постарался скрыть. – Скорее наоборот.

– Нельзя сказать, что он потакал своим страстям, – подхватил Швейцман, – но он, определенно, не ставил целью всей жизни их обуздание. И еще учтите, что Димке всегда было наплевать на общественное мнение! Для него не существовало ограничений, кроме собственной морали. Любопытно... – задумчиво протянул он, помолчав и словно забыв о присутствии сыщика, – как ты думаешь, Денис, Томша завтра придет?

– Вот тогда-то они и переглянулись, – закончил Бабкин. – Потом Крапивин опять уставился на лужу. Смешно сказать – он так таращился в нее, что я даже присел, чтобы рассмотреть: не увидел ли он в ней чего-нибудь на дне.

– И что же?

– Лужа как лужа. На дне асфальт.

– Понятно. Значит, из контекста разговора и поведения друзей Силотского следует, что Мария Томша была его любовницей. Знаешь, Серега, о чем я думаю?

– Не имею ни малейшего представления. Ты можешь думать о страусиных яйцах, военном перевороте в Гватемале или о короле Артуре.

– Почти угадал. Я думаю о том, что завтра нам с тобой просто необходимо быть на похоронах господина Силотского. Во-первых, не мешало бы спровоцировать наших неизвестных друзей, угрожавших Маше и мне, на какую-нибудь активность. Меня настораживает, что нам с тобой до сих пор никто не пытался помешать. И во-вторых, не удивлюсь, если там произойдет что-нибудь... не совсем ожидаемое.

С раннего утра день был солнечный. Чистое апрельское небо, словно разгладившееся после недавней снежной бури, отливало той невероятно светлой синевой, какая бывает только по ранней весне. Кладбище было новое, деревья не успели вырасти, и посаженные рядом с соседними могилами кусты робко качали узловатыми ветками, словно извиняясь за то, что здесь так голо, бесприютно.

Людей собралось много. Под конец церемонии, когда гроб рывками поехал вниз – в глубокую черно-коричневую яму, – со стороны въезда раздалось рычание мотоциклов. Пятеро приехавших байкеров подошли к могиле, негромко переговариваясь друг с другом. Они встали вместе. Их яркие куртки смотрелись чужеродными неуместными пятнами среди серых и черных одежд остальных, провожавших Ланселота.

Ольга нашла взглядом Сергея, кивнула ему. Из-под ее черного шелкового платка, одолженного у подруги, выбились волосы, растрепались на ветру, и она заправила их обратно, принудительно отвлекая себя на несущественные мысли вроде вопроса о том, не полиняет ли потом платок при стирке, или какое открытое и обаятельное лицо у друга Сергея – просто удивительно, если вспомнить, что все приятели Бабкина в пору их совместной жизни были похожи на него самого: такие же большие, насупленные, обязательно с короткими стрижками «под братков». Все они, занимавшиеся в тренажерном зале, казались ей на одно лицо – до тех пор, пока она сама не стала там работать.

Эти мысли помогали ей не увязнуть в фантазиях о том, что сейчас лежит в закрытом гробу в пяти шагах от нее, держали на плаву, напоминая о том, что жизнь – здесь, со всеми ее мелкими заботами и удивлениями, и она, Ольга Силотская, остается по эту сторону жизни, что бы ни случилось. Ольга снова задержалась взглядом на том, кого представили ей как Макара Илюшина – человека, к которому ее муж обратился с просьбой отыскать Володю Качкова, – и подумала, что его безобидная внешность обманчива. Совершенно невозможно определить, сколько ему лет – то ли двадцать три, то ли тридцать пять, но скорее ближе к последнему.

Парень поднял на нее внимательные серые глаза и тут же их отвел, словно увидел кого-то за ее плечом. Ольга даже хотела обернуться, но сдержалась и заставила себя думать не о том, кто мог призраком стоять за спиной, а о черном платке, который нужно постирать вечером, после поминок.

Илюшина незримо преследовал Владимир Качков – человек с жилистой короткой шеей и угрюмым волчьим взглядом исподлобья. Кого он выбрал себе в сообщники? Как долго вынашивал ненависть к человеку, облагодетельствовавшему его, давшему ему работу, приблизившему его к себе и оградившему от недоверия и зависти окружающих? И когда робкая мысль превратилась в замысел, а затем оформилась в план? У Макара возникло ощущение, что Владимир Олегович с усмешкой наблюдает за ним, беззвучно посмеиваясь, обнажая темно-красные, болезненного вида десны над короткими резцами. Кто-то из людей, стоявших вокруг могилы Ланселота, тоже посмеивался про себя, но безупречно играл свою роль. Кто-то из тех, с кем Качков обдумывал план, приводил его в исполнение, заметал следы... «Плохо замели, голубчики, – подумал Макар. – Даже не догадались предложить девицам в солярии денег за молчание, или привести плакат в исходный вид. Или для вас это было неважно? Или кто-то напортачил, допустил ошибку, а потом, пытаясь ее исправить, запугав нас, еще больше испортил все дело?»

Был момент, когда Макару показалось, что за спиной Ольги Силотской кто-то есть – неразличимая фигура в мешковатом пальто, наклонившаяся к ее уху. Илюшин моргнул, и странное видение пропало: Ольга стояла одна, все остальные образовали что-то вроде темного, тихо шепчущегося полукруга за ее спиной. «Сыграть шутку с „жамэ вю“ мог только тот, кто очень хорошо знает Дмитрия. Зачем кому-то из его близких потребовалось, чтобы Ланселот круто изменил свою жизнь? И что получит вдова после его смерти?»

Макар перевел взгляд на соседнюю могилу и насторожился. За памятником определенно кто-то стоял. Сделав шаг вправо, он рассмотрел, кто именно, и кивнул самому себе, словно утвердительно ответил на невысказанный вопрос.

Полина отошла чуть поодаль, сцепив покрасневшие пальцы. Она вечно мерзла зимой и ранней весной, и даже под апрельским солнцем, растопившим снег вдоль оград, чувствовала себя простуженной и больной. «Дедушка оказался не прав – Диму хоронят не на одном с Колей кладбище. Мне нужно подойти, попрощаться, но я не могу. Слишком тяжело». Она не отрывала взгляда от ямы и вздрогнула, когда по гробу забарабанили первые комья промерзшей земли.

– Серега, ты знаешь, кто это? – негромко спросил Макар, кивая в сторону невысокой фигурки в черном пальто, скрывавшейся за памятником у соседней могилы.

– Нет, впервые вижу, – тихо сказал Бабкин, приглядываясь к девушке. – Я думаю, что можно...

Он обернулся, но Макара уже не было рядом. Тот обошел сотрудников «Брони» – женщины плакали, один из мужчин промокнул глаза платком, – и остановился возле высокой фигуры в длинном плаще. Крапивин и Швейцман подошли к Ольге и стояли за ее спиной, как два ангела-хранителя. Лица вдовы Силотского Илюшин не видел, но лицо курчавого маленького Семена Давыдовича, про которого накануне рассказывал Макару Бабкин, было нездорового красновато-лилового цвета, лишь под глазами цвели два бледных пятна. Швейцман судорожно жевал нижнюю губу, которая распухла, как от укуса насекомого, и, похоже, вот-вот закровоточит. По гладкой толстой щеке сбежала крошечная слезинка, и непонятно было, что ее вызвало – апрельский ветер или горе по убитому другу.

Крапивин стоял с непроницаемым лицом – его можно было бы назвать безразличным, если бы не короткие, почти незаметные подергивания жилки под правым глазом. Голубая жилка то затихала, то начинала пульсировать так, будто хотела вырваться из-под кожи, протечь тонким ручейком от века до края скулы, а за ней начинал плясать уголок глаза, и Крапивин судорожно моргал, крепко сжимая и разжимая веки, после чего проводил указательным пальцем по правому глазу, словно стирая слезу. Но Илюшин, стоявший рядом, видел, что слез у Крапивина не было.

– Денис Иванович, – тихо сказал он, прибившись вплотную к высокому человеку с дергающейся жилкой и взяв его под локоть. – Поверните, пожалуйста, голову вправо. Там за памятником прячется девушка. Вы ее знаете? Как ее зовут?

По тому, как напрягся Крапивин, Илюшин понял, что его догадка справедлива.

– Полина Чешкина, – сдавленным голосом выдавил тот.

Он не смотрел ни на девушку, ни туда, куда кивнул Макар. Денис Крапивин знал, о ком его спрашивают.

– Кто она такая? – Макар прищурился, бесцеремонно разглядывая хрупкий маленький силуэт и гнездо встрепанных черных волос на голове, которые взметал ветер.

– Потом... – сквозь зубы отрезал Крапивин. – Вы не могли выбрать другой момент для расспросов?!